Зима лучшее время для того, чтобы «сдуть пыль» с давно заброшенного по разным, но, несомненно, веским причинам отчёта и уютно расположившись у камина, завершить начатое ещё в прошлом году повествование.

Итак – небольшое вступление-аперитив….

Состав плавно притормозил, сошлись и разошлись с металлическим лязгом вагоны, поезд дернулся, и тут же вновь размерено застучав колёсными парами, принялся медленно вползать в тёмное жерло туннеля. Налетевший порыв ветра в клочья изорвал тянущийся за тепловозом длинный шлейф дыма, и в купе приятно запахло сгоревшим углем. После Комсомольска поезд шёл «на лопате». За экономию солярки локомотивной бригаде полагались бонусы и это весьма значительное обстоятельство, позволяющее зарабатывать лишнюю копейку, вынуждало помощника машиниста на время превращаться в кочегара.

Мятые небрежно задёрнутые занавески тщетно пытались скрыть грязные потёки на оконном стекле, за которым царила мрачная темнота, разрываемая редкими всполохами тусклых станционных фонарей. Золотисто-багряные цвета затянувшейся осени остались в теперь уже далеком Приморье, а холодная безлунная ночь скрыла от глаз обречённых на скуку пассажиров одно из немногих доступных им развлечений – унылые октябрьские пейзажи хабаровской тайги. Белые стволы берёз с лежащим под ними ворохом опавших листьев перемежались с золотистыми растопырившими свои пальцы-ветви лиственницами и коренастыми дубами с тёмно-коричневым ни в какую не желающим облетать листом. На станциях поезд встречали продавцы икры и голодные стаи бездомных собак. Тех и других роднил изрядно потрепанный вид и робкая надежда, с которой люди и животные вглядывались в равнодушные лица вышедших покурить пассажиров. И когда немногим из них улыбалась удача, то двуногие суетливо прятали деньги, вырученные от продажи баночки с сомнительным содержимым, а четвероногие крепко зажав в зубах пойманный на лету чёрствый пирожок, стремительно удирали от облезлой стаи своих собратьев.

Уютно расположившись на нижней полке и включив ночник, я самоотверженно пытался читать одно из бессмертных творений Фицджеральда. Этот роман был у меня уже пятый год, но прочитанных страниц не перевалило и за треть, и поскольку я находил его бесподобным снотворным, то всегда таскал с собой.

Напротив меня в майке горчичного цвета с надписью «КЛЁВАЯ ДЕВЧОНКА» сидела Лёля. Забившись поглубже в угол и поджав под себя ноги, она с интересом листала книгу Исигаки Хисао о премудростях ловли рыб методом тенкара, которую я прочёл уже два раза и собирался начать в третий.

В купе было тихо и скучно. Совсем не так, как в первый день нашего маленького путешествия, когда время предстоящего пути ещё измерялось сутками, а поезд был полон едущих на вахту мужчин. Одни из них направлялись строить дороги, другие вкапывать столбы, третьи тянуть линии связи. Состав ещё только миновал Раздольное, а пассажиры уже оживлённо делились друг с другом новостью, которая на ближайшие дни для многих обещала стать определяющей – «В вагоне-ресторане продают водку!».

Когда мы ехали этим маршрутом в прошлый раз, продажа крепкого алкоголя была полностью запрещена. Возможно, виной тому стали ещё не до конца выветрившиеся воспоминания о сильном пожаре, произошедшем в поезде «Советская Гавань – Владивосток». Но по истечении времени досадное недоразумение с дотла сгоревшим седьмым вагоном, естественно позабылось и к полуночи, когда появилась полиция, всеобщее веселье было в самом разгаре. Поезд пропах потом, перегаром и табачным дымом. Из открытых дверей купе доносились громкие мужские голоса, пылко спорившие о тонкостях работы, подлости политиков, красивых и некрасивых женщинах и прочих чрезвычайно важных в таких обстоятельствах материях. Стражи порядка давно привычные к столь жаркой полемике, провели несколько профилактических бесед, и в результате возбуждение пассажиров стало спадать, и вскоре в вагоне воцарились относительная тишина и спокойствие. Хотя, справедливости ради, нужно отметить, что нашлись и такие, кто, не вняв здравому смыслу, предпочёл досрочно, но зато с подлинным шиком завершить свой вояж и гордо сойти с поезда в сопровождении полицейского эскорта.

В Хабаровске к нам в купе постучались. Новые попутчики оказались опрятными молодыми людьми лет двадцати пяти с тремя сумками и большим красным кейсом.

Лёля, всегда отличавшаяся крайним любопытством, тут же принялась забрасывать ребят вопросами: кто, откуда, куда и по какой такой надобности? А самое главное – что у вас в таком большом и красивом красном кейсе? Своё дело Лёля знала «на пять» и уже через несколько минут выяснилось, что наши новые спутники из Москвы, к тому же не курят и не пьют, ну разве только чай, и направляются в командировку в Комсомольск-на-Амуре и что фирма, на которую они работают, тянет военным какую-то супер секретную связь. А в большом красивом красном кейсе у них лежит самый обыкновенный перфоратор, без которого, как впрочем, и без самих московских специалистов не видать нашим военным их супер секретной связи как своих ушей.

Стойко пережив допрос и испросив у проводника чаю, молодые люди переоделись в одинаковые полосатые свитерки, уселись рядышком на полку, достали «яблочные огрызки» и, уткнувшись мордочками в экранчики, сделались похожими на забавных лемуров, почти таких же, что веселят туристов в парке Туари в предместье Парижа.

Лёля тут же попыталась оживить атмосферу и предложила сыграть в «тысячу» в кости. Но где там…. Молодое поколение, всецело поклонявшееся богу Айфону, категорически отвергло столь примитивное времяпрепровождение, и до самого Комсомольска-на-Амуре наших спутников совершенно не было слышно.

Зато когда поезд уже подходил к вокзалу, старший из «лемуров» вдруг решил всех поразить и громко заявил, что он-де время зря не тратил, погрузившись в интернет-пучину и теперь вынырнув, имеет ясное осознание того факта, что обратно в Москву им нужно лететь непременно в классе «Империал». Вскользь и с лёгким пренебрежением упомянув о впечатляющей стоимости подобного вояжа, молодой человек принялся подробно и красочно, с явным наслаждением смакуя каждую деталь, расписывать те невероятные ништяки, что ожидают статусных пассажиров на борту воздушного лайнера.

Ах, какая это была великолепная бередящая душу речь! Старый добрый Бендер позеленел бы от зависти. Чувствовалось, что юношу накрыло волной подлинного вдохновения. Но тут, и как обычно бывает в таких ситуациях совсем некстати, блестящий глубоко эмоциональный спич был грубо оборван банальным прибытием поезда на вокзал. Молодой человек замолчал и оглядел присутствующих в явном ожидании аплодисментов, а в купе воцарилось неловкое молчание.

Прихлёбывая мелкими глотками крепко заваренный чай, я с интересом смотрел на оратора и размышлял над смыслом выражения «дорого и глупо», а младший «лемурчик» ещё не вполне оправившийся от выступления коллеги, сидел с совершенно обалдевшим выражением лица из-за внезапно открывшейся перед ним невероятной крутизны их положения.

И тут всю помпезность момента испортил какой-то бестактный товарищ из зала, а именно Лёля. Ткнув пальцем в большой красный кейс, она с очень торжественным видом произнесла: «Вы только чемоданчик с собой взять не забудьте. Перфоратор в «Империале». Такого мир ещё не видывал. Это будет самый что ни на есть подлинный триумф!».

Всё-таки Лёля зараза! Ну, надо же предупреждать. У меня аж чай через нос выплеснулся.

Хмуро глянув на грубых неотёсанных аборигенов, нагло давящихся от смеха, юные московские специалисты подхватили свой багаж и, не попрощавшись, покинули купе, навсегда оставив неизгладимый след в наших диких дальневосточных сердцах.

Начало многообещающее !

Далее всё было до банальности обыденно. В купе никто больше не подсаживался и без каких-либо значимых событий мы спокойно добрались до станции назначения, где загрузили пожитки в поджидавшую нас машину и отправились на реку.

В этом месте у каждого читателя обладающего хотя бы малой толикой любопытства должен возникнуть резонный вопрос – а что же это за река? Несмотря на то, что название водной артерии, как и место её расположения – это не более чем «секрет Полишинеля» и любой желающий сопоставив некоторые факты и фотографии, без труда найдёт ответы на все свои вопросы, автор всё же оставляет за собой законное право не упоминать в дальнейшем повествовании никаких топонимов. Ограничившись только краткой справкой, что эта красивая горная река изрядно потрепанная цивилизацией упорно противостоит нашествию вездесущих человеков, к коим справедливости ради автор относит и себя, и в настоящее время находится в том состоянии, когда «больной скорее жив, чем мёртв».

Итак, помывшись и немного отдохнув с дороги, мы споро облачились в соответствующую рыбной ловле одежду, собрали необходимое снаряжение и, охваченные волнительным нетерпением, отправились на берег, разбудив по дороге мирно дремлющего в стогу сена чёрного пса.



Многим влюблённым в неповторимое совершенство горных рек наверняка хорошо знакомо это мимолётное чувство первых минут, когда словно в романе Стивена Кинга открывается дверь, и ты вдруг оказываешься в другом мире и в другом сознании. Когда приятно ласкает слух размеренный гул течения, сливающийся с ласковым пошлёпыванием воды о борта стоящих у берега лодок и звуком осыпающейся под забродным ботинком гальки. Когда тёплые лучи восходящего солнца растворяют зацепившиеся за склоны сопок последние завитки утреннего тумана, а водная гладь, чуть подёрнутая мелкой рябью, каким-то невероятным образом вмещает в себя весь окружающий её мир – и восхитительную голубизну неба с рваными хлопьями облаков, и морщинистые складки невозмутимых сопок, и золотые накидки стройных лиственниц, и даже Лёлино отражение жадно тянущее носом воздух, словно какой-нибудь курцхаар в предвкушении скорой охоты.











В полной мере насладившись этими едва уловимыми эфемерными мгновеньями, мы вернулись на бренную землю и вспомнили о завтраке, тем более что мирно дремавшее до этого чувство голода внезапно проснулось, вероятно, разбуженное нашими сентиментальными вздохами по поводу первозданной красоты и, выбравшись из-под одеяла, громко застучало ложкой по столу, настойчиво требуя чего-нибудь вкусненького. Не мешкая, мы направились в столовую, по пути потрепав за загривок трущегося у ног пса и приветливо помахав колющему дрова Фёдоровичу.

Завтрак, состоящий из огромной сковороды жаренной на сале картошки, овощного салата, холодца из лосиных мозгов и последовавших за ними булочно-кофейных процедур едва ли можно назвать правильным с точки зрения врачей-диетологов, но у людей только что с удовольствием его прикончивших, естественно будет на этот счёт собственное мнение.

Сытые и довольные мы с трудом выкатились наружу и, подхватив по пути сложенные кучкой вещи, направились вниз к реке, где нас уже поджидала лодка.

Кроме проводника в ней был ещё один человек – Ирина – молодая хабаровчанка бросившая мужа на растерзание детей и в одиночку прибывшая на своём джипе, чтобы насладиться захватывающей ловлей октябрьского хариуса. Такой вот яркий образец современной эмансипированной женщины вдруг увлёкшейся рыбной ловлей. Наверное лет двадцать назад, ещё когда дорогие авто нагоняли жути на дорогах, всё также начиналось с робкой невинной просьбы: «А можно и мне порулить?». Теперь же «Лексусы» и «Крузаки» в ужасе жмутся к обочине пытаясь увернуться от летящего им в лоб какого-нибудь «Марча» без бамперов, за рулём которого важно восседает листающая интернет-переписку и одновременно поправляющая причёску юная особа. «Слава богу, что мне повезло, – подумал я, – и Лёля до сих пор берёт меня с собой на рыбалку».

Заранее обсудив маршрут с проводником, мы решили, что без остановок поднимемся так высоко, как позволит нам падающий с каждым днём уровень воды. И теперь, когда узкая длинная лодка медленно отошла от берега, а затем, развернувшись против течения и быстро набрав ход, уверенно понеслась вверх по реке, я устроился поудобнее и, повернувшись лицом к корме, с удовольствием закурил. Женщины уже о чём-то оживлённо беседовали, и мне лишь оставалось гадать, как им это удаётся под всё заглушающий шум мотора. Поймав мой взгляд, Лёля тут же предприняла решительную попытку подключить и меня к их коммуникативному процессу, но я постучал пальцами по уху, виновато пожал плечами, глупо улыбнулся, и от меня отстали. Некоторое время я наслаждался картиной, которую по достоинству смогут оценить лишь женатые мужчины: прямо передо мной находились две без умолку болтающие женщины, а я блаженно улыбался и НЕ СЛЫШАЛ НИ СЛОВА и на меня за это НИКТО НЕ ОБИЖАЛСЯ. Сполна насытившись этим зрелищем, я повернулся к дамам спиной и с удовольствием предался древнему как буддизм искусству дзэн.

Утро было холодным. Столбик термометра опустился до минус девяти, и когда лодка проходила мимо заливов, было видно, что вода в них покрыта тонкой корочкой льда, а на свисающих в воду ивовых ветвях качались крупные сосульки, напоминавшие своим видом толстые ледяные пальцы.
Пытаясь защитить лицо от обжигающих кожу потоков встречного ветра, я потуже затянул капюшон куртки, оставив только узкую щель для глаз.







Скрытое за деревьями солнце вдруг вырвалось на свободу и река, казавшаяся до этого момента сонной, вмиг оживилась и засверкала тысячами искрящихся огоньков, словно чья-то щедрая рука разбросала по ней пригоршни серебряных монет, а брызги, летящие из-под лодки, сделались похожими на бриллиантовые россыпи.

Тянущаяся вдоль берега полоса тальника отливала нежным розоватым цветом, издали походящим на лёгкую дымку. За тальником стояли высокие берёзы с резко выделяющимися на общем фоне белыми стволами. Следом за ними росли лиственницы, очертания которых расплывались в глубине леса и хорошо видны были только их золотые накидки, которые я поначалу принял за неопавшую берёзовую листву.

Вода в реке действительно сильно упала, и обмелевшие перекаты заставляли проводника проявлять мастерство, чтобы аккуратно провести лодку под самым берегом, где было чуточку глубже.











Когда лодка шла мимо сгоревшего леса, в небе пролетела пара бакланов, и я с удовольствием отметил, что теперь их двое, в последний наш приезд баклан был только один, и что, возможно, в следующем году их станет ещё больше и со временем здесь опять может возникнуть колония такая же многочисленная какой она была прежде, до того момента пока люди почти полностью её не уничтожили. Покопавшись в сумке, я вынул камеру, и попытался было снимать, но тут выяснилось, что перчатки остались дома, а пальцы на ветру сильно замерзали и вынужденный оставить своё занятие, я убрал камеру в нагрудный карман куртки, чтобы иметь возможность быстро её достать, в том случае если появится что-нибудь интересное.

Мне вдруг подумалось, что было бы здорово, если бы нам повстречался медведь, конечно же, на безопасном расстоянии. В этих местах их водилось предостаточно, но в прошлый раз мы не увидели ни одного, а мне раньше никогда не приходилось встречать медведя в дикой природе, и теперь внимательно всматриваясь в берега реки, я очень надеялся, что нам попадётся хотя бы один. Но кроме жирных уток с шумом проносящихся над водой и кружащих высоко в небе гусиных клиньев ничего примечательного не происходило.

Тут у меня появилось ещё одно не менее странное желание. Мне вдруг захотелось, чтобы выпал снег. Я подумал, что это должно быть очень красиво. Но потом, поразмыслив, пришёл к выводу, что снег, скорее всего, положил бы конец удачной рыбалке и что если он всё же решит пойти, то пусть это произойдёт в самый последний день, когда терять уже станет нечего, и рыбалка зачастую бывает уже не так хороша как вначале. Оставшееся время я беспечно предавался созерцанию, изредка забавляя себя подобными нехитрыми размышлениями, и даже слегка задремал, когда наконец лодка, сбросив ход, плавно ткнулась носом в берег, зашуршав днищем по осыпающейся гальке.

Пока все занимались выгрузкой снаряжения и подготовкой снастей, проводник развёл костёр и поставил на огонь пузатый изрядно закопченный чайник, который вскоре закипев, стал забавно поплёвывать водой из носика.



Выпив горячего кофе и окончательно согревшись, Ирина отправилась рыбачить. Немного погодя к ней присоединился и наш проводник. Вместе они поднялись туда, где река расходилась на несколько рукавов и была сплошь покрыта длинными перекатами, на которых не без основания можно было рассчитывать на успешную поимку хариуса. Лёля же не желающая изменять своему любимому Maximus Legend, бывшему когда-то моим, и который она, пользуясь женским очарованием, быстро прибрала к рукам, спустилась по берегу вниз и, зайдя в воду, принялась методично прочёсывать длинный тянущийся на сотни метров плёс. Лишь я по-прежнему сидел у костра и мелкими глотками пил крепкий обжигающий губы кофе.

Причиной подобной неспешности было то непрочное зыбкое, но столь многообещающее чувство, что зовётся «предвкушением». Чувство полное радужных надежд и самых смелых ожиданий, большинству из которых, как я знал по личному опыту, никогда не суждено сбыться, но от этого их манящая притягательность не становилась слабее. Чувство, которое растает как утренний туман над вершинами сопок, стоит мне только взять в руки удочку и сделать первый заброс. Чувство, которым я бы мог ещё долго наслаждаться, если бы не внезапно разорвавший тишину радостный крик.

Лёля стояла по пояс в воде и, зажав подмышкой спиннинг, крепко прижимала к груди пятнистую кунджу, с виду тянущую килограмма на два. Крикнув, чтобы она пока не отпускала рыбу, я кинулся за фотоаппаратом, но у кунджи имелись на этот счёт свои планы и, извернувшись каким-то невероятным образом, она вдруг вырвалась и с шумом плюхнулась в воду, напоследок разодрав острыми зубами кожу на Лёлиной ладони. Пришлось вместо фотоаппарата доставать пластырь. Наскоро заклеив ранку, Лёля опять вернулась на плёс, а я наконец вспомнив, что тоже приехал сюда рыбачить, вынул из чехла свою любимую глухую поплавочку. Стограммовая удочка легко и приятно легла в руку, и я отправился вверх к перекатам, где Ирина с проводником уже ловили хариуса.

В течение нескольких минут я поймал две рыбы, но опьяненный столь лёгким успехом и чистым таёжным воздухом выпустил их, сочтя размер в двадцать с небольшим сантиметров недостаточно большим. На этом всё и закончилось. Упорно бродил я по перекатам, совершая сотни напрасных забросов, ковырял дно ботинком, молился Поде, чертыхался, беспрестанно менял мух, но всё было тщетно. Рыба не ловилась. Наконец я сдался и, сложив удочку, уныло поплёлся в сторону лодки.

Проводник с Ириной были уже там, и теперь наблюдали, как Лёля с азартом таскает небольших таймешат. Подойдя к ним вплотную, я как бы невзначай заглянул в короб рыбачки, с робкой надеждой неудачника рассчитывая увидеть там если не оправдание собственного фиаско, то хотя бы едва прикрытое дно, что могло бы хоть как-то подсластить горечь моего невезения. Кан Ирины, заполненный почти наполовину упитанным хариусом, напрочь отбил у меня охоту интересоваться ещё и уловом проводника и, бросив пустой короб на дно лодки, я с деланным равнодушием полез за сигаретами.

Последующие полчаса мы пытались выманить Лёлю из реки, пока наконец вместо очередного таймешка блесну не атаковал голец, заглотивший в азарте сразу три крючка на пятом Блю Фоксе, что вполне закономерно закончилось для него трагически, несмотря на все попытки реанимировать незадачливого охотника. Расстроившаяся Лёля вытерла кровь с рук и, положив гольца в мой короб, заявила, что не хочет больше рыбачить, чем вызвала у проводника искреннее недоумение. Человеку, живущему в тайге абсолютно чужда наша сопливая городская сентиментальность и любая рыба для него не более чем еда, а смерть, если к тому же она не человеческая, никоим образом не является трагедией, скорее это лишь естественная часть жизни.

Собравшись, мы погрузили вещи в лодку и медленно поплыли вниз по реке, время от времени останавливаясь в перспективных местах. Лёля продолжала успешно ловить на спиннинг, благодаря чему в моём коробе появилась пара хороших хариусов. У проводника и Ирины дела также обстояли недурно. Лишь меня сторонилась удача. И результат не изменился, даже когда я сменил удочку на спиннинг. Сочувствие, которое мне то и дело выражали, окончательно испортило настроение, и я со стыдом вспоминал, как утром договаривался с Фёдоровичем о копчении моего ещё не пойманного хариуса, которого я намеревался изловить так много, что опасался, хватит ли места в коптильне. Первый раз за многие годы я решил привезти с реки рыбу, а поскольку Лёля к этой идее отнеслась прохладно и предпочла ловить и отпускать таймешат и всяких там кундж, то поимка хариуса практически полностью легла на мои плечи и пока я это дело блестяще проваливал. Наконец, перед самым обедом Подя, как будто в насмешку подкинул мне рыбку размером едва ли не меньше тех, что я отпустил на первых минутах матча, и она ещё долго билась в пустоте моего короба, ежеминутно напоминая о том, кто здесь заслуженный лузер.

Обед – холодное мясо с нежными желеобразными прожилками, варёные яйца, хлеб и икра – как всегда был прост, быстр и вкусен. Улучив момент, когда никто не видит, я зачерпнул из банки горстку икры и, зажав её в кулаке, отправился к воде якобы вымыть руки. Украдкой, поскольку суеверных в нашей компании не было, да и моё идолопоклонничество было скорее следствием безысходности, я бросал икринки в воду и вполголоса бормотал какие-то заклинания.

Порадовать Подю алкоголем (не уверен, что ему это в радость) я не мог по причине полного отсутствия такового. Хотя мы ни в одном глазу не трезвенники, всё же во время рыбалки абсолютно не пьём и соответственно не берём спиртное на реку. Рыбалка на горной реке занятие само по себе настолько замечательное, что пытаться улучшить его алкоголем всё равно, что готовить свежину с глутаматом. Единственное, что мы себе позволяем – это несколько сотен грамм за ужином, которые помогают снять дневное возбуждение, разгоняют усталость и служат прекрасным снотворным. Понимаю, что для многих такие слова покажутся чудовищным кощунством и прямо таки циничным надругательством над сложившимися устоями, но у нас так заведено и нам нравится. Правда, это обстоятельство весьма затрудняет поиск компаньонов, даже скорее сводит его на нет и рыбачить, как правило, приходится вдвоём.

После обеда, когда дамы домывали посуду, а я менял поводок с очередной мушкой, проводник, склонившийся над ящиком с продуктами, вдруг встал в полный рост и сказал: «Медведи». Он произнёс это настолько обыденным тоном, что никто из присутствующих даже не шелохнулся и все продолжали заниматься своими делами. «Медведи, – повторил он и, видя, что по-прежнему никто не реагирует, сделал несколько шагов к воде и стал указывать пальцем куда-то перед собой, – смотрите, вон там».

Ещё не вполне понимая, на что он пытается обратить внимание, я стал медленно оборачиваться, следуя взглядом за его рукой – немного ниже нас по берегу брела медведица с двумя медвежатами.

Трудно описать чувство, которое я испытал в тот момент, самым подходящим словом наверное будет «восторг». Много раз до этого мы с Лёлей видели медведей, и бурых, и белых, и гималайских, тискали на руках забавных медвежат, но теперь было по-другому, теперь было по-настоящему. Теперь от диких животных нас отделяла только узкая протока, глубина которой была не выше колена. Я, наконец, вспомнил про камеру и непослушными руками стал вытаскивать её из кармана. Косолапые, абсолютно не интересуясь нами, медленно двигались вдоль берега, время от времени порыкивая. К сожалению, заснять получилось немного. Животные постепенно удалялись, хотя в бликующем от солнца экране мне всё время казалось, что они идут в нашу сторону. Побросав как попало вещи в лодку, мы решили потихоньку пойти сплавом, чтобы подкрасться к зверям поближе и ещё немного поснимать их на камеру. Но тут медведи стали переплывать реку и, понимая, что мы не успеваем подойти к ним на необходимое для съёмки расстояние, проводник завёл мотор. При первых его звуках медведица, преодолевшая к тому времени уже около трети реки резко развернулась и, увлекая за собой медвежат, быстро поплыла обратно. Легко обогнав в воде своих отпрысков, она стремглав выскочила на берег и чуточку задержалась, ожидая несущихся в каскадах брызг медвежат. Ещё мгновенье и вся троица бесследно растворилась в лесу.

Странно, но эта неожиданная встреча замечательным образом сказалась на моём настроении. На душе вдруг стало легко и спокойно, куда-то исчезли и горечь от неудачно начавшейся рыбалки и вызванная этим суетливая нервозность. Наоборот, ко мне быстро возвращалась уверенность. И когда мы остановились на новом месте, я сразу почувствовал, что здесь обязательно поймаю, поймаю столько, сколько захочу, а может и больше. И место действительно было превосходным – сбегающие с перекатов прозрачные журчащие ручейки сливались затем в большую яму, в тёмно-зелёной глубине которой непременно должен был водиться хариус.

Поплавок проплыл не больше десятка сантиметров и резко ушёл под воду, и вмиг ожившая удочка загуляла в руке. Хариус, жадно схвативший вынесенную струёй приманку, теперь рвался из стороны в сторону, пытаясь освободиться, вырваться, уйти в глубину, избавиться от засевшего в губе жала, но невидимая нить лесы крепко удерживала его, заставляя слабеть с каждым новым рывком и, наконец, уставшая рыба, собрав последние силы, постаралась выскочить у меня из рук. Как бы не так! Я больше не собирался упускать удачу и в следующий миг, хариус стучал хвостом по стенкам короба. А я вновь забросил снасть, и тут же последовала поклёвка, и началась новая борьба, и чуткая удочка прекрасно передавала малейшие её оттенки, и я наслаждался моментом, захлёбывался азартом и брызжил адреналином – это была моя харюзёвая ГОЛКОНДА, это было изумительное рыбное ЭЛЬДОРАДО!

Наконец я заставил себя остановиться, незачем было опустошать эту яму, лучше спустя несколько дней снова сюда вернуться. Когда я выходил из воды на коробе оборвался ремень, выкинув лопнувшее от тяжести крепление, я привязал ремень прямо к ушку кана и крепко затянул узел.



Яма была широкая, и рыбы в ней было полно, поэтому ловилось у всех. Может менее удачно, чем у меня, но всё-таки у всех. Ну или, как оказалось, почти у всех. К своему стыду я был настолько поглощён неожиданно свалившейся на меня удачей, что совершенно забыл о Лёлином существовании. И только уже будучи в лодке, заметил на её лице тень тщательно скрываемого огорчения, о причине которого сразу же догадался. Дело в том, что в отличие от спиннинга, с поплавочной удочкой у Лёли не слишком ладилось, почему-то ей с трудом удавалась подсечка, и в этот раз всё обстояло подобным образом. Она поймала лишь трёх хариусов, притом что поклёвок насчитала двадцать три. Когда я представил, как Лёля раз за разом вытаскивает пустую приманку, снова и снова считает холостые поклёвки, а потом опять забрасывает снасть в воду, упорно пытаясь подсечь то и дело клюющего хариуса, мне вдруг стало её удивительно жалко. Мы уже так давно вместе, что неудачи друг друга переживаются гораздо острее собственных. И чтобы хоть как-то её утешить, я провёл внимательный осмотр удочки, по окончании которого сообщил, что на мушке слегка разогнут крючок и вероятно это и явилось причиной столь многочисленных сходов. Для виду поколдовав над снастью, с которой, впрочем, всё было в полном порядке, я поменялся с Лёлей мушками, и решительно пресекая с её стороны всякие возражения по этому поводу, заявил, что сегодня мне можно ловить на любую приманку. И хотя за подобное фанфаронство жизнь зачастую норовит хорошенько съездить по морде, я почему-то был уверен в своей безнаказанности, а поддержать упавшую духом, но не сдавшуюся Лёлю было гораздо важнее, чем выловить сотню жирных лоснящихся хариусов. И самое главное, что это сработало – у неё стало ловиться, может не так хорошо как хотелось бы, но количество сходов значительно сократилось. Всё-таки моральный настрой нередко оказывается важнее технической стороны дела. Моё же бахвальство осталось абсолютно незамеченным фортуной, которая удобно расположившись у меня на закорках, уходить, похоже, никуда не собиралась и Лёлина мушка оказалась не менее ловчей, чем предыдущая и ревностные взгляды компаньонов были столь же приятны, сколь огорчительно было их ещё совсем недавно выражавшееся сочувствие. Одним словом, мне невероятно везло, и я уже грезил копчёным хариусом под стаканчик хорошего пива долгими осенними вечерами.









В конце дня, когда солнце уже висело над вершинами сопок, мы причалили к небольшому острову, решив попить чайку и почистить пойманную рыбу. Отказавшись от чая и под предлогом необходимости сходить до ветру, я прихватил кан и удочку и постарался тихонечко улизнуть. Проводник, сразу разгадавший мою уловку, крикнул вдогонку, чтобы я надолго не задерживался, потому что скоро начнёт темнеть, а нам ещё плыть около часа. Не теряя времени, я скорым шагом пересёк остров и, выйдя на его противоположную сторону, спустился к воде. Обогнув небольшой залом и пройдя совсем немного по берегу, я остановился. Здесь было всё, что нужно: и слив, и умеренное течение, и достаточно широкая яма, и даже скала. И самое главное – я был один на один с этим замечательным местом и совершенно точно знал, что мне следует делать.

Когда спустя полчаса я вернулся к лодке, все уже собрались и ждали только меня. Убрав удочку в чехол, я осторожно задвинул под сиденье кан с рыбой и, поймав вопросительный взгляд проводника, изобразил непонимание. Проводник был опытный и, хотя он точно знал, что уходил я с пустым коробом, лишних вопросов задавать не стал, справедливо рассудив, что если я хочу умолчать о своих успехах, значит, на это есть причина и так тому и быть. И причина действительно была. Сняв только сливки с нового места, которое к слову сказать, было ничуть не хуже, а скорее даже лучше того первого, с которого мне начало везти, я собирался сделать сюрприз Лёле и назавтра преподнести ей эту полную рыбы яму в подарок. А до тех пор намеревался сохранять свою находку втайне.

Пришедшая на смену дня ночь придавила морозцем, заставив поскорее разделаться со всеми обязательными делами и укрыться под спасительной теплотой одеяла. Мы лежали в темноте и делились впечатлениями от проведённого дня, почему-то делая это шёпотом.

Внезапно с улицы раздался шум, который быстро перерос в громкую брань и вскоре послышались звуки борьбы. В соседнем домике располагалась компания рыболовов: какой-то важный архитектор со своим отпрыском и компаньоном. Эти персонажи находились здесь уже несколько дней, постоянно пребывая в абсолютно свинском состоянии и о том, что они приехали на рыбалку свидетельствовали лишь брошенные на берегу удочки, которые так и пролежали всё время нетронутыми под толстым слоем инея. Наконец кто-то кого-то поколотил и на этом все успокоились, и наступила тишина.

Уставшая за день Лёля быстро заснула, положив голову мне на грудь. В печке потрескивали сухие поленья, а за окном слышался размеренный гул реки, и в домике было как-то по-особенному уютно. Лёжа в темноте, я слушал ровное дыхание спящей Лёли, улыбался, представляя завтрашний сюрприз, и думал, что всё-таки жизнь при всей своей очевидной мерзости – штука замечательная и в такие минуты становится до боли жаль, что каждому из существ полагается лишь по одной.

Хотя, наверное, в этом и заключается вся её прелесть.