Не желая никого вводить в заблуждение, хочу сразу предупредить уважаемых форумчан, что это не отчёт в его обычной для этой ветки форме. Скорее это попытка написания рассказа основанного на реальных событиях и реальных образах, но с добавлением некоторой художественности.
Т.е. картинок нет, а букв много, поэтому выкладывать буду частями.

Часть первая

– Нет, – сказала она и сердито наморщила носик.
– Да, – ответил я и улыбнулся.
– Я – против.
– Я знаю.
– Ты эгоист. Ты чёртов эгоист.
– Наверно. Но я поеду. Всё равно поеду. Я с ума тут сойду.
– А если это случится опять? Что ты будешь делать?
– Не случится. Я буду осторожен. Очень осторожен. И потом, я возьму лекарства.
– Хочешь, я помогу тебе собраться?
– Конечно. Ты молодец. Ты самая лучшая!
– Да ну тебя.
– И ещё…возьми с собой Барона.
– Но….
– Ты не хочешь?
– Конечно, хочу. Знаешь же, что хочу. Но раньше ты была против, когда я пытался взять его с собой.
– А теперь – за. Возьми. Так мне будет спокойней.
Из города мы выехали рано утром, когда ещё было темно. Мне нравилось ехать по пустынным улицам. В мерцании оранжевых фонарей улицы были не так уродливы как при солнечном свете. В них даже была какая-то завораживающая притягательность. Это потом, когда наступит рассвет, исчезнет ночная иллюзия, город вновь станет самим собой – грязным, облезлым, фальшивым в каждом движении, в каждом звуке.
Когда-то я любил город, мне казалось, что тот полон тайн, соблазнов и манящих возможностей. Когда-то давно. Не теперь. Теперь было по-другому. Тайны в действительности оказались дешёвыми фокусами, соблазнами я пресытился, а возможностями воспользовался. Теперь город был местом, где я жил, спал и добывал пищу. И это у меня неплохо получалось. Город был хорошим учителем. Он учил многому. Молчать, когда надо, и говорить то, что можно; быть принципиальным, если это ничем не грозит; немножко врать, чуть-чуть лукавить и непременно вдохновенно и восторженно лицемерить. Под оглушительные овации город любую скотину превращал в важную сиятельную персону. Он был почти всесилен. И когда-то я любил город. Когда-то давно. Не теперь.
Теперь я знал ему цену и стремился туда, куда город ещё не успел дотянуться. Но когда-нибудь обязательно дотянется. Я в этом не сомневался. И с тоскливой обречённостью думал об этом каждый раз, возвращаясь обратно. А возвращаться обратно приходилось всегда. Так живущее в неволе животное стремится к свободе и, вырвавшись, жадно глотает её опьяняющий аромат, но на воле оно беспомощно, а потому уныло плетётся обратно в свою давно привычную клетку, хмуро жуёт сытный ужин и мечтает о новом побеге из зоосада.
За окнами машины мелькали рекламные щиты – гордость и украшение городских улиц. Голова головы, висящая на одном из них, приторно улыбалась, довольная собой. Я отвернулся, сплюнул и посильнее нажал на педаль акселератора.
Следуя вековым традициям, как бы строители как бы дорог до основания разрушили то, что было создано прежде и асфальта теперь не было вовсе. Мне пришлось сбросить скорость, а лежавший на заднем сидении крупный лохматый пёс тревожно завозился и сполз на пол.
– Что, Барон, укачало? Потерпи немного. Я поеду тише, а ты потерпи, – сказал я и, обернувшись, ласково потрепал собаку. В ответ пёс поднял голову и ткнулся в мою ладонь носом. Нос был сухим и тёплым.
– Потерпи, друг. Потерпи.
Я поехал тише, но машину всё равно подбрасывало на ухабах, каждый раз причиняя новые страдания притихшему на полу животному.
Барон появился в нашей семье давно. После того как мы переехали из тесной квартиры с осточертевшими соседями в просторный собственный дом. На следующий после переезда день вместе с женой мы отправились на местный рынок, где купили двух крупных щенков. Сейчас я уже не могу вспомнить, почему мы купили именно двух. Кажется, жена хотела суку, а я кобеля. Но может и наоборот. Как бы там ни было, собак стало две.
Кобель, продававшийся под видом кавказской овчарки, на поверку оказался помесью. Прежний хозяин, стараясь скрыть этот факт, только зря обрезал собаке уши. По мере взросления в ней всё чётче проявлялись другие черты. Кобель выглядел весьма симпатичным, имел умный взгляд и выгодно отличался от суки послушанием. Жена предложила назвать его Бароном. Кличка мне понравилась и я согласился. Сука, породы «московская сторожевая», гонору была чрезмерного и требовала к своей персоне повышенного внимания. В этом ей зачастую отказывалось, и со временем собака стала более покладистой. Звать капризную «москвичку» стали Белла.
На дороге наконец-то появились признаки асфальта, и можно было прибавить скорости. По мере удаления от города настроение моё улучшалось. В столь ранний час трасса была пустынна, и я мчался по ней, наслаждаясь одиночеством. Светало. Солнце ещё скрытое за сопками, окрасило редкие облака в мягкий розовый цвет. Зарождающийся осенний день обещал быть ясным и тёплым. Недолюбливая летний зной, к осени я питаю особые чувства, а скоротечность этой поры только усиливает их. Я отношусь к осенним дням подобно тому, как относится бредущий в песках путник к имеющейся у него фляге с водой. Зная, что сосуд скоро опустеет, тот пьёт воду бережно, маленькими глотками, смакуя каждую драгоценную каплю.
По пути я несколько раз останавливался в деревнях, там торговали всем вперемешку, салом и мёдом, овощами и дикоросами. Я купил немного картошки, лука, и десяток свежих яиц. Яйца были ещё тёплые. Не удержавшись, я выбрал из них самое крупное, проковырял кончиком ножа скорлупу и с удовольствием высосал содержимое. Жаль, что пришлось делать это без соли, никак не мог вспомнить, где она лежит. Жаль. С солью было бы вкуснее.
Тихая старушка похожая на учительницу стояла поодаль от прочих торговцев. Я купил у неё опят. Опята приятно пахли лесной сыростью. Старушка клялась, что ложных среди них нет. В случае обмана я пообещал являться ей в кошмарах и старушка обиделась. В качестве извинений я заплатил ей за крупную оранжевую тыкву. Тыква была мне ни к чему, но стоила она сущий пустяк, и мне захотелось порадовать старушку.
Про Барона я тоже не забыл, купив для него у толстой тётки с красным лицом торговавшей мясом телячий хвост. Хвост я решил дать ему позже, когда приедем на место. Это наверняка доставит ему удовольствие.
А пока Барону было тяжело. Он, конечно, не раз ездил в машине, но так далеко впервые. И теперь, видя какие муки причиняет ему дорога, я начинал сожалеть, что взял его с собой. Желая хоть немного помочь собаке, я открыл окно и снизил скорость. Мы ехали вдоль пашни. Барон, почти наполовину высунувшись из окна, внимательно следил за юркими сороками, прыгающими по засохшим комьям земли. Вдруг сороки собрались в большую стаю и стремительно с криками унеслись прочь. Пашня кончилась, за ней потянулись поросшие ярко зелёной отавой покосы с редкими ещё неубранными валками. Покосы были небольшими и вскоре сменились густой дубравой. Листья на деревьях уже пожелтели и теперь в ярких лучах осеннего солнца отливали золотом.
Решив дать уставшей от поездки собаке небольшую передышку, а заодно и перекусить, я съехал с дороги и остановил машину. Барон высунул голову в открытую дверцу, принюхался и нерешительно спрыгнул на землю. Постояв некоторое время, он направился к старому дубу с шершавой потрескавшейся корой и задрал лапу. Обойдя, таким образом, ещё с десяток деревьев и проделав возле каждого подобный ритуал, пёс окончательно пришёл в себя. Вскоре он радостно прыгал вокруг, засовывал нос в опавшую листву и с рычанием подбрасывал её вверх. Его настроение передалось и мне. Схватив охапку приятно пахнущих лесной сыростью листьев, я бросил их в Барона. Пёс пригнулся, резко отклонился вправо и, оттолкнувшись от земли мощными лапами, прыгнул мне на грудь, пытаясь лизнуть в лицо. Я едва успел отскочить и собака, потеряв равновесие, скатилась с пригорка, испугав юркнувшего в кусты бурундука. Я отряхнул с себя листья и в шутку погрозил Барону. Тот, понимая, что злюсь я не по-настоящему, всё равно чувствовал, что заигрался. Виновато виляя хвостом, он жался к моим ногам, стараясь лизнуть только что грозивший ему кулак.
– Мне теперь нельзя играть в такие игры. Никак нельзя. Теперь я должен быть осторожен. Я ведь обещал. Межпозвонковая грыжа это тебе не шутка. Это скверно. Очень скверно. А если грыж целых три, то дело совсем дрянь.
Барон сидел, не шелохнувшись, и внимательно слушал. Не знаю, что он там понял, но прыгать мне на грудь больше не пытался.
– Нравится тебе здесь? – спросил я собаку, ласково потрепав её по холке. – Вижу, что нравится. Это и есть воля, брат. Ни цепей, ни конуры, ни заборов. Вернешься домой, расскажешь об этом своей подружке. Может тогда она станет с тобой поласковее.
Пёс лёг у моих ног и прикрыл лапой морду.
– Ну, не смущайся. Я совсем не насмехаюсь над тобой. По-моему, нет ничего зазорного в том, что ты её так любишь. Жаль только, что она стерва. Очень большая стерва.
Барон, будучи по своей природе существом суровым и жестким, а с теми, кого он держал за врагов даже беспощадно жестоким, имел одну не проходящую с годами слабость. Этой слабостью была Белла. Не знаю, можно ли назвать его отношение к ней любовью, но чтобы не слышать истошного визга всезнаек об очеловечивании собаки, лучше объяснить это просто привязанностью. Самое обидное, что его чувства к этой капризной суке были абсолютно безответны. Белла относилась к своему воздыхателю с заносчивой презрительностью, не только отвергая все его незатейливые ухаживания, но и постоянно норовя удрать к любому соседскому кобелю. Я недолюбливал её за это, по-мужски переживал за Барона, но в их сложные отношения не вмешивался, понимая, что здесь моя власть над ними бессильна.
Я достал из машины алюминиевую миску и наполнил её водой из бутыли. Кормить собаку я не стал. В дороге ей лучше не есть. Сам же поел холодного мяса с хлебом и высосал ещё одно яйцо. Теперь уже с солью. Так было вкуснее, гораздо вкуснее. И запил всё горячим чаем из термоса.
– Ну, ладно. Пора двигаться дальше, – сказал я, видя, что пёс уже достаточно отдохнул, и можно продолжить поездку.
Солнце поднялось высоко. День был в разгаре. Я не спеша вёл машину по почти пустынной дороге и любовался видами, раскинувшимися по обе её стороны.
Осень лучший художник из тех, кого я знаю. Нет, конечно, были и есть великие мастера. Вот, например, место, где мы только что останавливались, очень схоже с «Дубовой рощей» Левитана. А эта уходящая через лес дорога точь-в-точь как на одной из картин Моне. Про Шишкина и говорить, пожалуй, не стоит – отражения его работ вообще повсюду. А есть ещё великий Куинджи, постигнувший тайны света, и Айвазовский, и Саврасов. Но всё же до осени им всем далеко, непреодолимо далеко. Чего только стоит этот ковыль, при малейшем дуновении разбегающийся серебряными волнами по золотисто-багровому морю осенней травы. Или стройные осины, бросающие со своих крон пригоршни листьев. Ветерок подхватывает их, и листья превращаются в стайки золотых птиц. А медно-ржавые склоны сопок с гигантскими бородавками каменных осыпей. А глубокое вылинявшее за лето небо с взбитыми перинами облаков. А ветер – то ласковый как котёнок, то неудержимо свирепый как поднятый до срока медведь. А солнце, а реки, а птицы, звери, рыбы. Разве может человек создать подобное? Никогда. Так какого чёрта он всё уничтожает, какого чёрта?
Временами мне казалось, что ответ я знаю, временами – что нет. «Как бы там ни было, – размышлял я, – одиночество хорошо тем, что можно задавать себе любые вопросы и не бояться давать на них любые ответы. Или не давать вовсе».
Мою задумчивость рассеял предупреждающий сигнал навигатора. Пора было сворачивать с основной дороги. Теперь мы ехали по узкой лесовозной грунтовке, окраина которой густо поросла ольхой, молодой ольхой, ещё без шишечек. Вскоре показалась речка. Небольшая горная речка. Метров двадцать пять в ширину, не больше. И дорога потянулась вдоль неё. Спустя полчаса машина подъехала к открытому шлагбауму, за которым виднелись неказистые постройки.

Боюсь сглазить.Красиво повествуешь. Ты только начал свой рассказ, а я уже с нетерпением жду продолжения.
С уважением, Сергей.

Проехав под шлагбаум, я остановился у сторожки и посигналил. Никого. Только некрупная рыжая сука рвалась с цепи, и остервенело лаяла. Я покосился на Барона. Тот внимательно смотрел в приоткрытое окно на бурлящую речку, а на бесящуюся от злости собаку не обращал, казалось никакого внимания. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – с гордостью подумал я.
Я почти собрался уезжать, как вдруг из кустов возле реки внезапно «вынырнул» человек – немолодой уже мужчина, в выгоревшей светло-жёлтой энцефалитке и чёрных забродных сапогах. Мужчина был обладателем крупной яйцеобразной головы, покрытой коротко стриженными седыми волосами. Центр головы украшал большой мясистый нос того самого цвета, что свидетельствует о близком знакомстве человека с Бахусом. Всё вместе, – яйцеобразная покрытая белым пухом голова и лиловый нос напоминающий сливу, – делали мужчину сильно походящим на кактус.
«Как же он называется? – подумал я. – Чёрт, никак не могу вспомнить. Что-то связанное с мускулами».
Мужчина – здешний сторож, а значит полноправный хозяин этих мест, не спеша подошёл к машине. Барон напрягся и предупреждающе зарычал. Я открыл дверцу.
– Здравствуй, Фомич.
– Здравствуй, – ответил тот и пожал протянутую мной руку.
– Твой? – спросил он, кивнув в сторону Барона.
– Мой.
Увидев, что мы обменялись рукопожатиями, Барон опять переключил своё внимание на реку с таким видом как будто это самое важное занятие на свете. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – опять подумал я.
– Хорош, – похвалил пса Фомич. – А Люська целый день брешет. Дура.
Некрупная рыжая сука по-прежнему рвалась с цепи, но теперь лаяла сипло.
– Порыбачить приехал? – спросил Фомич.
– Порыбачить. Пустишь?
– Пущу, – ответил мужчина и хитро прищурился. – А лицензия у тебя есть?
– Мы городские без лицензии даже до ветру не ходим, – усмехнувшись, ответил я и полез в машину.
Я достал фляжку, пару пластиковых стаканчиков и оставшееся после обеда мясо. Разлил содержимое фляжки по стаканам. Мы чокнулись и выпили.
– Ну как лицензия? – спросил я.
– В порядке, – сморщившись, ответил Фомич и обтёр губы рукавом. – Коньяк?
– Виски.
– Ну да…, – рассеянно пробормотал он.
Похоже, раньше про виски ему слышать не доводилось.
– Как с рыбалкой? – спросил я.
– Дожди на прошлой неделе сильные были, – ответил Фомич и почесал свою кактусообразную голову. – Теперь лучше. Почти хорошо. Вода уже спала и река светлеет.
– А по мне – так прозрачность не очень.
– Здесь, да. Но ты ведь поднимешься выше. Там чище. Даже здесь уже можно поймать на обед. Я с утра шесть штук на червя взял. А там где ты будешь, обязательно поймаешь.
– Фомич, а у меня для тебя подарок, – сказал я и полез в машину. Нашёл свой рюкзак со снастями, достал из него небольшой свёрток и протянул его сторожу. Потом заметил лежавшую на сиденье тыкву, ту самую, что купил у старушки, и тоже отдал ему.
– Вот смотри. Леска и крючки, как ты заказывал.
Фомич развернул свёрток, достал коробочку с леской и с интересом покрутил её в руках.
– Японская? – спросил он, заметив иероглифы на упаковке.
– Самая что ни на есть.
– И крючки?
– И крючки японские.
– Дорогие, наверное?
– Не дороже денег.
– А тыква зачем?
– Кашу сваришь. Из неё каша самый деликатес.
– Ну, спасибо, – с чувством сказал Фомич. Было видно, что ему приятно получить крючки и леску, про тыкву уверенности у меня не было. Чтоб усилить произведённое впечатление я вылил в его стакан остатки виски, капнув немного и себе. Мы опять выпили и доели мясо.
– Фомич, глянь мои «мушки», – сказал я, доставая флайбокс. – На какие сейчас ловится?
– Вот эту попробуй. И эту морковную, – говорил Фомич, указывая на лежащие в пластиковой коробочке приманки. – На малиновую должно ловиться. Обязательно должно.
– Слушай, а знаешь что, – жестикулируя руками, продолжил Фомич. Кажется, виски его основательно проняло. – Ты сейчас вверх поедешь. Оттуда скоро машина пойти должна. Не разминешься. «КАМАЗ» - лесовоз. Водитель там – Пашка, свояк мой. Ты у него спроси. Обязательно спроси. Он в этой «химии» разбирается. А я на червя ловлю. Я ваши хитрые штучки не знаю.
Собрав посуду, я стал прощаться.
– Ух какой молодец, – сказал Фомич и потянулся к Барону. – Поглажу?
Я напрягся. Он уже изрядно захмелел, а Барон этого не любил. Но всё прошло мирно – пёс позволил к себе прикоснуться, чуть выждал и убрал голову. «Молодец. Так ты и должен себя вести», – в который уже раз подумал я.
– Ты там повнимательнее. Говорят кошка где-то поблизости бродит. Надо быть осторожным, – крикнул мне вслед Фомич.
Но шум мотора заглушил нетвёрдый голос и я не обратил внимания на его предупреждение.
Отъезжая я вспомнил название кактуса – того самого; кактуса покрытого маленькими белыми иголками и цветущего большим красным цветком, «Айлостера Мускула». Красивое название и, по-моему, весьма подходящее для головы Фомича.
Сначала дорога всё время шла под сопками вдоль реки. Потом река сбежала куда-то вправо, а дорога так и петляла под сопками. Вскоре навстречу показался лесовоз.
Паша оказался человеком неразговорчивым и угрюмым. Беседовать с ним было сложно. Но кое-что я всё-таки разузнал: хариус есть и нередко попадаются хорошие «синяки»; крупный ленок последние дни не встречался, возможно, уже скатился, а мелкого много; малиновая «муха» должна быть ловчей.
– Ты где встать собираешься? – напоследок спросил меня Паша.
– Возле моста – где брод.
– Хорошо. Там лучше всего. Послезавтра воскресенье – мы не работаем. Будешь здесь совсем один. Если только кто из местных приедет. Но это вряд ли.
Мы попрощались и разъехались в разные стороны.

а дальше?

Коля, простите… а за что у Вас теперь такой ник?
Или это таки реклама?

Если обидел, сильно извиняюсь (ну просто не смог удержаться)
… и продолжаю дальше

Место для лагеря я выбрал там, где и собирался – чуть ниже моста. Узнав, что крупный ленок, скорее всего, скатился, на трофейных рыб я не очень рассчитывал. Но это, пожалуй, и не главное. Главное, что впереди четыре дня. Четыре дня, которые я хочу прожить так, как мне нравится. Ради этого я и сбежал из города. Из-за этого я спорил с женой. С моей милой заботливой всегда знающей, что мне следует делать женой. Возможно, она права. Нет, она, безусловно, права. Курс реабилитации ещё не закончен и неразумно было ехать так далеко одному. Женщины всегда знают, как правильно должны поступать мужчины. Беда в том, что мужчины зачастую имеют на этот счёт собственное мнение.
Барон, поев сухого корма и вдоволь напившись из реки, отправился исследовать окрестности. А я в свою очередь занялся обустройством лагеря.
Сперва достал из машины вещи и разложил их на камнях, получилась внушительных размеров куча. Я вытащил из неё чехол с походной кухней. Кухня мне очень нравилась, и я не раз порадовался её приобретению. К раскладывающемуся алюминиевому каркасу с помощью ленты Велькро крепились стенки и крыша из полиэстеровой ткани. Одну из ножек каркаса заело, и я больно ободрал кожу, пытаясь её выдвинуть. Из машины я принёс топорик и свёрток со стальными колышками. Поочерёдно обухом топора я загонял колышки глубоко в землю и крепил на них штормовые оттяжки. Теперь мне был не страшен даже очень сильный ветер. И хотя прогноз на ближайшие дни был благоприятным, страховка никогда не бывает излишней.
Внутрь кухни я занёс коробку с продуктами и большую пластиковую бутыль. По дороге я наполнил её чистой водой из горного ключа. Бросив в углу подстилку для собаки, я разложил складной стол и стул; на стол поставил газовую печку и подсоединил к ней сменный баллончик. Потом скатал стенки кухни, оставив только москитную сетку, и закрепил их на каркасе с помощью резинок.
Покончив с этим, я залез в машину – сложил задние сиденья, постелил поверх них ватный матрац, накрыл его покрывалом и достал из сумки подушку и одеяло. Постель получилась отличная, не меньше двух метров в длину и широкая даже для двоих. Я редко использовал палатку, предпочитая спать в машине, которая всегда служила мне комфортным, защищающим от любой непогоды убежищем.
.

– Вот теперь наш дом готов, – сказал я подошедшему Барону. – Только твой и мой. И больше ничей. И сюда никто не придёт. Нам здесь никто не нужен. Мы будем слушать, как река шумит на перекате, будем удить рыбу и готовить её на костре, будем пить виски и разговаривать, а ночью будем смотреть на звёзды. Хотя, конечно, нет. Это я буду удить рыбу, готовить её на костре, пить виски и разговаривать с тобой. Я это умею. А ты будешь слушать. Это умеешь ты. Зато на звёзды мы сможем смотреть вместе. И в целом мире нет ничего лучше, чем вместе смотреть на звёзды.
Я достал из сумки-холодильника телячий хвост и отдал Барону. Последовавшее за этим громкое урчание свидетельствовало о том, что в ближайшее время они с хвостом будут неразлучны.