Как бы не с вами разговор....
А Дмитрич думаю поймет что значит ни к ЧАМУ...

Да, без проблем... Все нормально... ;-) Анекдот есть такой... ;-(

Я сам Н.Решентикову "мыло" отправил и поздравил с Праздниками!

Заимка

Поездка Николая на море в бархатный сезон с треском прова-
лилась. Провалилась случайно, то есть произошло нечаянное,
приключившееся само собой, без умысла событие — авария на
газопроводе. Николай не имел никакого отношения к газопроводу,
зато по роду деятельности был связан с организацией авиационных
работ в народном хозяйстве.

«Газ для нашего города — это жизнь, — сказал Николаю
командир. — А в отпуск пойдешь позже».
Истина, что в мире все причинно обусловлено, так как в
нем нет выделенных объектов, что мир един, подтвердилась. В
результате из случайности выросла необходимость, иными сло-
вами, то, что никак не обойти, что неизбежно, чему нельзя по-
мешать. В данном случае необходимостью стало устранение ава-
рии. Сдав путевку в профком, пообещав жене поездку на море в
следующем году, Николай решил в отпуск в этом году не ходить
вовсе. Но человек предполагает, а начальство располагает, и в
отпуск Николая все же отправили. Правда, когда выпал снег.
Так бы и просидел он с книгами все два месяца, если бы
опять-таки не случай — в гости зашел его двоюродный брат
Александр, прилетевший в столицу республики на совещание
летчиков-наблюдателей.
Сидя вечером за семейным столом, Николай посетовал на
незавидную перспективу, на что Александр сказал:
— В августе, когда завозил в свое зимовье припасы, залетал
я на огонек к своему старому знакомому на отдаленную лесную
заимку. Так вот этот леший сказал мне, что был бы рад, если
к нему время от времени приезжали бы погостить люди, но не
20
больше двух. Можешь воспользоваться приглашением.
Поохотишься на славу. Места там замечательные.
— А кто он, леший этот?
— Хороший охотник и интересный человек. Не дикий от-
шельник, а вполне цивилизованный — есть у него и спидола
«ВЭФ», и фотокамера. Раньше с ним жили жена и дети, но дети
выросли и уехали, а жена года два назад умерла.
— Печально.
— Да. Но он не опустился, живет как прежде, а когда приез-
жает в райцентр сдать пушнину или мясо с рыбой, на выручен-
ные деньги покупает не только боеприпасы и продукты, но и
книги. Мало того, у него в доме весь стол завален исписанными
бумагами. Я подозреваю, что он ведет какой-то дневник или
пишет мемуары.
— Да брось!
— Точно тебе говорю.
— Интересно.
— Раз интересно, так поезжай, я и рекомендацию напишу.
— Подумать нужно, с ней вот поговорить, — показал на во-
шедшую из кухни жену Николай.
— О чем это вы со мной поговорить хотите?
— Вот предлагаю Николаю отпуск в тайге провести, соболей
тебе на шапку наловить, — подмигнул Александр Николаю. — А
он говорит, что от тебя уезжать не хочет.
— Ну-ну, не хочет он. Вам лишь бы в лес сбежать, вы как
эти, которых сколько не корми, все в лес смотрят, — ставя ско-
вороду с жареной картошкой на стол, сказала она.
— И шапку новую не хочешь? — опять подмигнул Александр.
— Шапка, конечно, не помешает… Вы серьезно что ли?
— Вполне.
— Да пусть себе едет. Все равно будет бегать в лес каждый
день за зайцами, от которых больше грязи в доме, чем пользы.
— Ну вот, брат, и жена твоя «за» обеими руками.
Заимку Петра Ивановича Николай заметил еще издали, в
вертолете. С высоты птичьего полета она выглядела как белый
квадрат среди хвойного леса, посредине которого виднелись
строения. Потом он разглядел изгородь по всему периметру
этого квадрата и стог сена, заваленный снегом. На высоком
берегу лежали две перевернутые вверх дном лодки, а возле дома,
опустив голову, стояла низкорослая якутская лошадка. Призем-
ляясь на ровную площадку возле реки, вертолет поднял снеж-
ный вихрь, сквозь который ничего больше невозможно было
разглядеть. Двигатели не выключали, бортмеханик помог сбро-
сить на снег груз, на который и лег Николай. Дверь с грохотом
задвинулась, тут же с новой силой взревели двигатели, вертолет
медленно поднялся над землей, повисел секунд десять и, кач-
нувшись, устремился в голубую высь. За минуту, проведенную
под взлетавшим вертолетом, Николай почти оглох от рева дви-
гателей и ослеп от набившегося везде, где только можно, снега,
беспорядочно метавшегося над площадкой.
С трудом разомкнув веки, он увидел перед собой человека
лет шестидесяти, среднего роста, с темными волосами, трону-
тыми на висках сединой, и такой же бородой. Умное и вместе с
тем доброе выражение его лица и приветливый взгляд внушали
доверие. На нем была меховая безрукавка поверх свитера тол-
стой ручной вязки, на поясном ремне висел охотничий нож,
который, похоже, никогда не снимали.
Человек, чуть косолапя, подошел к Николаю:
— Кого это нам бог послал?
— Николай, — протянул руку гость.
— Который Николай-то, Чудотворец или Угодник? — улыбнулся человек.
— Просто Николай. И не святой вовсе.
— А я просто Петр и тоже не святой.
— Я так и понял, что вы Петр Иванович, хозяин здешних
мест и товарищ моего брата Саши. Это он посоветовал мне по-
гостить у вас некоторое время.
— Вон оно что. А я-то подумал, может, случилось что. Гость
значит… Рад, честное слово, рад.
Петр Иванович подхватил в одну руку тяжеленный рюкзак,
в другую спальный мешок и пригласил Николая в дом.
— Продукты надо бы перенести, — показывая на коробки и
с опаской глядя на двух лаек, — сказал Николай.
— Успеем, — махнул рукой Петр Иванович, — чай не про-
спект Дзержинского, стащить некому.
Вскоре они вошли в дом. Это было не какое-нибудь зимовье,
а настоящий старый дом с довольно высоким штукатуреным
потолком и не маленькими окнами с покрашенными белой
краской рамами. Посредине красовалась большая беленая печь,
от которой веяло теплом и уютом. Справа и слева от печи были
проходы в небольшие комнатки, отгороженные строганными и
окрашенными досками от гостиной, которая, судя по столу с
посудой, одновременно являлась и столовой.
Петр Иванович провел гостя через гостиную в правую от
печи комнатку. Там стояла железная кровать, занимавшая по-
ловину всего пространства, и небольшой стол в углу. На одной
стене висела репродукция «Охотники на привале», на другой,
над кроватью, — оленья шкура, на окне белели занавески. Всю-
ду было удивительно чисто и уютно.
— Вот ваши апартаменты, — обведя рукой стены, сказал
Петр Иванович. — Подойдет?
— Хоромы царские… Даже не верится, что в тайге так жить
можно.
— А что, приходилось видеть и другое жилье?
— Приходилось, — вешая ружье в чехле на деревянную ве-
шалку, сказал Николай. — Петр Иванович, а я не стесню вас
случаем?
— Что вы! В этой комнате дети жили, теперь они далеко
и редко меня навещают. Правда, я иногда вот за этим столи-
ком вечерами сижу, но это занятие можно перенести и в мою
берлогу. Моя комната, как вы, наверное, поняли, вот за этой
перегородкой.
Николай увидел лежащие на столе общие тетради, листы ис-
писанной бумаги, рядом стояли старая керамическая черниль-
ница, на которой лежала ручка с пером «уточка», и старинная
медная керосиновая лампа с немного закопченным стеклом.
Несколько справочников и географический атлас довершали
картину.
Неожиданно за спиной Николая раздался женский голос:
— Здравствуйте.
Он резко повернулся. В проходе стояла стройная молодая
женщина. На ней был темно-серый сарафан и светлая ру-
башка, расшитая нехитрым национальным узором. Длинные
черные, как воронье крыло, косы с вплетенными на концах
черными же лентами спускались до пояса. Раскосые черные
глаза с густыми ресницами блестели каким-то тайным огнем.
Округлое лицо с удивительно светлой кожей имело необыкно-
венно нежный вид. Небольшой носик, малинового цвета губки,
белые ровные зубы придавали ей вид настоящей северной
красавицы.
— Здравствуйте, — глядя то на женщину, то на Петра Ива-
новича, ответил Николай, не вполне веря в реальность увиден-
ного.
— Это моя Машенька, — просто сказал Петр Иванович.
— Очень приятно. Николай, — склонил в поклоне голову
гость.
— Петруша, ты почему человеку даже раздеться не предложил?
— А я ему сказал, чтобы чувствовал себя как дома. А раз он
у себя дома, значит, пускай и делает все сам, без приглашения.
Согласен, Николай?
— Согласен. Вы, Маша, не обращайте особенно на меня вни-
мания, я не притязательный ни в быту, ни в еде.
— Ну вот, видишь, — Петр Иванович погладил Машеньку по
руке чуть выше локтя, — наш человек.
Выйдя во двор, чтобы перенести в дом коробки, Николай
внимательно осмотрелся. Обширный двор был огорожен забо-
ром из трех горизонтально закрепленных на полутораметровых
столбах жердей. Направо — баня, сарай, навес и хлев, налево
— стог сена и огород, прямо — река, закованная льдом. За ре-
кой, по склонам гор расстилалась бесконечная тайга. Две соба-
ки лежали на снегу, всем своим видом показывая, что новый
человек ничуть их не интересует.
— Петр Иванович, похоже, вы давно здесь живете.
— Почти двадцать шесть лет.
— Однако!
— Это сейчас здесь тихо, а лет пятнадцать назад народу было,
как в приличном поселке.
— Как это?
— Нас было пятеро, а весной геологи вставали на берегу та-
бором и бродили вокруг до поздней осени. Осенью и зимой
охотники тоже мимо не проходили. Затишье было только с мар-
та по июнь, но весной и без гостей не скучно.
Вскоре наступило время ужина. Николай откупорил бутылку
коньяка высшей категории «Бакы», аромат которого не оставил
равнодушным Петра Ивановича. Попробовав из поставленного
перед ним блюда, Николай спросил, обращаясь к Маше:
— То, что это глухарь, я понял. Но как же вы его так вкусно
приготовили?
211
— Это не я, — ответила Маша. — По части дичи у нас Пет-
руша мастер.
— Правда? Петр Иванович, расскажите, если не секрет. Я
дома при случае своих удивлю.
— Это блюдо, можно сказать, зимнее, — начал рассказ Петр
Иванович. — Потому что перед тем как начать его готовить,
глухарь должен полежать на морозе дня три-четыре, естествен-
но ощипанный и потрошеный. За это время вымерзает хвойная
горечь, а мясо становится мягче. Дальше все еще проще: кладете
его в латку, желательно чугунную, добавляете немного воды,
можно чуточку маслица любого и тушите часа полтора в духов-
ке. Если есть сметана, можно добавить минут за десять до готов-
ности, а если нет, то и без нее хорош будет. Вместо соуса, как
вы уже заметили, — брусничное варение. Вот и весь секрет.
— Вот уж действительно — чем проще, тем лучше. А что,
боровой дичи вокруг много?
— Встречается. Но по части боровой у нас Машенька специ-
алист, — улыбнулся Петр Иванович.
— О как! Женщина добывает, а мужчина готовит. Прямо
матриархат!
— Добытчик у нас все же Петруша и хозяин тоже он, — Маша
на секунду склонила голову на плечо Петра Ивановича. — А я
больше хранитель очага, как всякая якутская женщина.
Николай отметил про себя, что хозяева до сих пор не спро-
сили его о том, как бы он хотел провести у них время, поэтому
решил прояснить этот вопрос сам.
— Петр Иванович, Александр сказал мне, что у вас можно
поохотиться на соболя. Это так?
— Коли есть желание, можно и поохотиться.
— Желание есть, но нет никакого опыта.
— Что, ружье никогда в руках не держали?
— Держал, конечно! Боровая, зайцы, утки, косули, а соболе-
вать не приходилось.
— Понятно. А на лыжах как, хаживали?
— Приходилось… Я, Петр Иванович, не собираюсь их заго-
тавливать, хотелось бы только научиться их ловить.
— А к чему учиться, если не заготавливать?
— Этим займусь после. Есть у меня на примете место, где
соболей уйма и, главное, есть возможность туда добраться.
— Если не секрет, где еще сохранились такие места?

— Конечно, не секрет. Это предгорья Верхоянские, по при-
токам правого берега Лены.
— Не бывал, — тихо произнес Петр Иванович.
— Красивые и богатые места. Совершенно не заселенные и
мало посещаемые не только охотниками, но и туристами.
— Это вы точно подметили насчет туристов, многовато их
последнее время развелось по лесам.
— Прогресс. В городах дышать нечем, вот и бежит народ в
тайгу. Опять же техники стало много, экипировки хорошей…
— Вы-то себя к какой категории жителей относите, городс-
кой или…
— Ой, не знаю. Родился в маленьком поселке среди тайги,
рос вроде и в городе, но если разобраться, то какой аэропорт го-
род, когда до него пятнадцать километров ехать нужно и опять
же в лес.
Николай наполнил стопки коньяком:
— Петр Иванович, зовите меня на «ты», а то эти выканья на
работе надоели.
— Хорошо, только тогда и ты зови меня просто Иваныч.
— Вот за это и выпьем.
Выпили. Закусили.
— Ты, Коля, ружьишко-то с собой какое прихватил?
— Сейчас покажу.
— Петруша, ты зачем человека из-за стола выгнал? — дерну-
ла за рукав Петра Ивановича Маша. — Не успеешь разве ружье
посмотреть?
— Ничего, нам, мужикам, посмотреть да показать оружие
поинтереснее будет жаркого и даже коньяка. Прав я, Коля?
— Конечно! — возвращаясь из комнаты, ответил Николай.
В следующий момент он уже ловко вынул ружье из чехла,
снял цивье, совместил ствол с прикладом, щелкнул цивьем и
протянул двустволку Петру Ивановичу:
— Трофейный «Зауэр» шестнадцатого калибра. Каналы ство-
ла с сильными чоками, вес три кэгэ.
Петр Иванович переломил стволы, поглядел сквозь них на
свет керосиновой лампы и довольно хмыкнул:
— Ты смотри, ни раковинки! Умеют паразиты делать…
— Ну, это надолго, — вставая из-за стола, сказала Маша.
— Я, однако, своими делами займусь.
Петр Иванович вертел ружье в руках.
21
— Хороша машинка, но калибр этот мне не по душе.
— Почему?
— Сам посуди: для стрельбы по крупному зверю пуля ма-
ловата, а по мелкому — крупновата. Ты же не будешь спорить,
что чем крупнее калибр, тем эффективнее стрельба дробью на
дальние дистанции.
— Так универсальных ружей не бывает, — возразил Нико-
лай.
— Не бывает. Но частично и эта проблема может быть ре-
шена, например стволами разной сверловки. Скажем, правого
или нижнего — цилиндр или цилиндр с напором; левого или
верхнего — чок, с сужением до одного миллиметра.
— Даже это не делает ружье универсальным и пригодным для
всех видов охоты.
— Ясно дело! Если говорить об охоте на белку или того же
соболя с дробовиком, то лучше тридцать второго калибра ни-
чего не бывает. Легкое, точное. Опять же пуля из него живую
силу теряет медленнее. А если есть возможность достать боевой
патрон от старой винтовки, так и вовсе универсальное получа-
ется ружье.
— На белку лучше мелкашка, наверное?
— Не знаю как насчет мелкашки, уж больно плохие патроны
к ней продают, много осечек, а тем, кто умеет соболя дробью
стрелять, лучше мелкого калибра ружья ничего нет.
Петр Иванович встал из-за стола, направился в свою комнат-
ку и через минуту вышел с ружьем в руках:
— Могу и я похвастать необычным ружьем. Это «Голанд-Го-
ланд» со стволами «парадокс».
— Парадокс? Слышал, но ни разу не видел.
— Лет пять назад увидел я это ружье у начальника одной
геологической партии. Долго просил продать, но тот не со-
глашался. Однажды, наверное, для того, чтобы я от него от-
стал, предложил он спор: кто из своего ружья попадет пулей в
мишень диаметром пятнадцать сантиметров на расстоянии ста
метров, тот это ружье и получит. Он стрелял из этого «Голан-
да», я из старенькой курковой одностволки «ЗК». Но курко-
вочка-то была штучная, ствол длинный, никогда она меня не
подводила.
— И кто выиграл? — спросил Николай и тут же шлепнул
себя по лбу. — Вот балбес, «Голанд»-то здесь!

— С первого выстрела оба промахнулись, а вторым я попал,
а он нет. Но ружье не виновато — начальник плохо стрелял,
однако. Я потом много стрелял с этого ружья пулями и дробью
и убедился, что ружье это превосходное.
Долго еще в этот вечер говорили они о ружьях, охотничьих
ножах и охоте.
Поздним вечером, запалив свечу в своей комнатке, Николай,
перебирая книги, обратил внимание на тоненькую книжицу в
невзрачном переплете. «М. Пришвин. Из неопубликованных
произведений», — прочитал он и открыл книгу посредине. —
«Думы охотника. 31 мая».
Николай сел на табурет и принялся читать:
«Первым моим оружием была шибалка: так почему-то назы-
вался у нас кривой сук вроде бумеранга.
Однажды этой шибалкой я подбил молодого вялого галчон-
ка, и он попал мне в руки. Он был в таком состоянии, что какое
положение не придашь ему — в таком он и остается. Это меня
смутило, потому что было против всякого охотничьего естества,
в котором одно живое существо убивает. А другое его догоняет.
После обеда посмотрел — сидит! После чая посмотрел — сидит!
После ужина — сидит! Вероятно, я очень мучился за галчонка
этой ночью, если через всю жизнь, как через тысячу лет, пронес
это воспоминание. Утром встал, поглядел туда — галчонок ле-
жит на земле мертвый.
Я со слезами вырыл ямку и похоронил галчонка, но охотить-
ся не перестал и до сих пор охочусь, больше сочувствую всякой
симпатичной живой твари, чем тем, кто сам не охотник, но
охотно кушает дичь в жареном виде.
И всю-то, всю-то жизнь я, как охотник, слышу от этих лице-
мерных людей одни и те же слова — как вам не стыдно охотит-
ся, убивать, и всю жизнь я отвечаю одно и тоже: — как вам не
стыдно кушать то, что для вас убивают.
Дело в том, что моралисты обыкновенно не обладают охот-
ничьим чувством, и я знаю из них только одного Льва Толстого,
который как моралист проповедовал вегетарианство, а как охот-
ник бил зайцев до старости».
Николай до поздней ночи читал еще «Апрельский свет»,
«Майские холода», «Грибное время», «Утренники», «Жизнь бес-
смертна» пока не заснул.
21
Проснувшись утром и услышав чьи-то шаги в гостиной и
шорохи, в первый момент Николаю показалось, что это его ба-
бушка Надя печет хлеб и как много-много лет назад войдет сей-
час в цветном переднике и скажет: «Николенька, курочка яичко
снесла, буренка молочка принесла, печь хлебушка испекла, а
ты все спишь. Проспишь царствие небесное. Вставай, милый,
помоги мне каравай завернуть». Он на самом деле услышал,
как кто-то вошел с улицы и, стуча валенком о валенок, тихо
заговорил:
— С гнилого угла непогоду принесло, дня три снег падать
будет. Сегодня сети нужно будет поставить в Васькиной заводи.
Пойдешь со мной?
— Постояльца позови, а то ему скучно будет сидеть со мной
в доме.
— И верно.
Николай откинул лоскутное одеяло, кровать заскрипела.
Часы на руке показывали ровно семь.
— Доброе утро.
Николай вышел в гостиную, держа в руках зубную щетку, на
плече висело полотенце.
— Петр Иванович, рыбалку я очень люблю и буду рад с вами
пойти сети ставить.
— Доброе утро. Только идти не нужно, мы туда на санях
поедем. Вот позавтракаем, чем бог послал, а Машенька на стол
собрала, и поедем.
— А почему заводь Васькиной называется? – спросил из-за
занавески, отделяющей умывальник от гостиной, Николай.
— А в этой заводи мой старший сын, когда ему лет двенад-
цать было, поймал жерлицей тайменя килограммов на двадцать.
Как вытащить, не знал, решил мотовило отвязать от талины
и отбуксировать тайменя на мелководье. А когда отвязал, тай-
мень рванулся и Ваську за собой в воду уволок. Ему бы бросить
мотовило, а он, настырный, вцепился в него, как клещ, и не
отпускает. Хорошо, что рядом два геолога со спиннингами ба-
ловались — выловили Ваську вместе с тайменем. После этого
случая заводь стали Васькиной называть.
На улице чисто и опрятно. На снежной пелене — ни пят-
нышка. Тихо. Слышно, как в ушах звенит. Бесконечными, рых-
лыми пластами бегут над головой облака. Пышно лежит снег на

земле, на кустах — везде.
Сарай у Петра Ивановича, как целый гараж: тут и сани, и
телега, и два подвесных лодочных мотора.
— В сани нынче еще не запрягал, — подводя лошадку к сараю,
сказал Петр Иванович. — Коля, подай-ка мне вон тот хомут.
«Хорошо хоть знаю, что такое хомут, — подумал Николай.
— А вот что, да как в отдельности называется, все эти ремешки
да пряжки, ни за что не вспомню».
Они помогли стронуть сани, потом положили в них две пеш-
ни, багор, топор, две лопаты, длинный шест, веревки и капро-
новые сети в мешке.
Скрипел под полозьями снег, скрипели рассохшейся древе-
синой сани. Пахло лошадиным потом, снегом, сетями и сеном.
— А мне Сашка не сказал, что ты, Иваныч, не один живешь.
Я вчера Машу увидел, даже растерялся. Знал бы, хоть какой
подарок привез.
— Для нее гости самый лучший подарок. Она же городская.
Училась на биологическом в ЯГУ, потом в институте биологии
несколько лет работала. Их экспедиция четыре года назад у нас,
вот на этой самой поляне, стояла. Тогда мы и познакомились. А
когда моя Серафима умерла, царство ей небесное, — перекрес-
тился Петр Иванович, — Машенька ко мне приехала и осталась.
Она сейчас над диссертацией работает, а я ей по мере сил и
возможностей помогаю.
Сани с заносом по неглубокому снегу съехали под берег.
— Вон тот плес нам нужен, — махнул в сторону реки Ива-
ныч. — Под лед сети ставить приходилось?
— По-всякому приходилось и под лед тоже.
— Это хорошо.
— У меня и дед, и отец рыбаками были. Раньше на Мае да
Алдане рыба главным продуктом была.
— Мая? — Иванович внимательно посмотрел на Николая.
– А где жили-то?
— В Усть-Мае.
— Земляк! Надо же. Я ведь тоже родился в тех края, только в
верховьях Маи. А предки мои так и вовсе в Америке.
Теперь Николай с недоверием посмотрел на Иваныча.
— Как это в Америке? В посольстве работали?
— Не… Я имею в виду далеких предков. Хотя прошлый век
разве это далеко.
21
— А где именно? Америка большая.
— В Ново-Архангельске.
— Не понял.
— Город на западном побережье Америки такой был — Ново-
Архангельск, теперь Ситха называется. Не слышал разве о рос-
сийско-американской торговой компании?
— Читал.
— Ну вот, мой прапрапрадед в 1828-м году уехал из Ново-
Архангельска в Охотск, прихватив с собой американскую жену
из племени индейцев-колошей. Казаки часто в жены местных
брали, ну ты, наверное, знаешь — и Дежнев и Атласов. А в 1836-
м году у них родился мой прапрадед, которого назвали Федором
в честь знаменитого русского путешественника Федора Литке.
Подозреваю, что какую-то роль этот мореход в судьбе моего
предка сыграл, но узнать какую, увы, возможности нет. Прадед
тоже родился в Охотске, а вот дед, отец и я уже на Мае. От тех
американских времен в семье остались предания о горе Эдж-
ком, морских охотах, рыбалках, где рыбу не ловили, а черпали
из рек сачками.
— А как тогда сюда попали?
— Как все. Власть-то наша советская известное дело как на-
род перетасовала. Дед мой, тоже Петр Иванович, в гражданскую
активно помогал белым, а когда власть окончательно укрепи-
лась, одним из первых и поплатился за это. Знаешь, что БАМ
начали строить еще в двадцать седьмом году?
— Читал, что часть построили до войны, а потом рельсы сня-
ли.
— Вот в двадцать восьмом «врагов народа» со всей Восточной
Сибири на эту стройку и загнали. Только дедов не хватало и в
тридцатом, через три года после моего рождения, забрали отца.
Еще через три года мать меня забрала и к отцу на БАМ ушла,
он тогда на поселении там числился. Вот так мы и очутились на
берегах этой реки, только значительно южнее.
— Помните те времена?
— Кое-что помню. Помню, как приходил к нам в барак
учитель. Только начнет урок, его начинает поправлять какой-
нибудь другой ученый. Потом третий к спору присоединится,
четвертый. Потом разберут нас по одному малому каждому учи-
телю и учат. Много было там народа образованного. А выжили
мы, потому что отец за умение охотиться попал в специальную
бригаду заготовителей провизии, в тайге строили — тайга
и кормила. Потом, когда все закончилось, он сюда, подальше
от людей и пришел. А меня в июле сорок пятого призвали, я
же двадцать седьмого года. А в августе в Манчжурии началось
наступление. Я связистом был, может, потому и уцелел. После
демобилизации учился в Хабаровске, там же и работал. А когда
отец в шестидесятом умер, дожив до семидесяти четырех лет, я
сюда, на его место приехал.
— Слушаю и удивляюсь, до чего похожи в нашей стране
судьбы поколений наших отцов и дедов.
— Ну, вот и приехали.
Николай огляделся. По одну сторону реки стояли отвесные,
как стена, а по другую пологие берега. Там, где берега были
круты, виднелись пади, заросшие реднячком-кустарником, и
крутые сопки, покрытые дремучей тайгой. Темные, угрюмые
ельники чередовались там со светло-зелеными кедрачами. На
другой стороне янтарные сосновые боры сменялись оголенным,
будто кружевным, прозрачным чернолесьем. Кругом белел це-
линный снег.
Не сговариваясь, мужчины взялись за лопаты, и стали рас-
чищать от снега, на расстоянии шеста друг от друга, ровные
квадраты. Потом, ловко орудуя пешнями, пробили длинные,
узкие проруби. Петр Иванович проверил, крепко ли привязал
Николай веревку к шесту, и запустил его в первую прорубь. Ни-
колай во второй проруби поймал шест багром и направил шест
подо льдом в следующую прорубь, где его ловил уже Иваныч.
На пятой лунке шест вынули на лед, у первой проруби привя-
зали один конец сети к веревке, опустили грузила в прорубь, а
оставшейся с сетью Николай стал тихонько сбрасывать с руки
верхнюю ее тетиву с наплавами, вслед за утягиваемой Иваны-
чем веревкой. Когда сеть закончилась, Николай привязал ее к
метровой палке, лежавшей поперек проруби. На пятой проруби
к первой сети привязали вторую, и все повторилось. В другом
месте плеса поставили еще две сети.
— Господи, благослови, — сказал Петр Иванович, прежде
чем сани двинулись в обратный путь.
Сани катились не ровно — то подпрыгивали на кочке, то,
скрипя, переваливались.
Петр Иванович, опустив вожжи, спросил:
— Так чем, говоришь, судьбы поколений похожи?
21
— Почти всем. У меня бабушки тоже не русские. Одна поль-
ка, другая бурятка.
— О как!
— И у дедов наших судьбы похожи, только все на другом конце
страны происходило Удивительно похожи! Я долго искал истоки
нашего рода, писал в архивы, расспрашивал близких и дальних
родственников, но нашел немного, потому, думаю, что предки
были не из бар. Но, исходя из географических названий местечек
и дат рождения, я вычислил, что далекие предки были царевы-
ми крестьянами, которых после покорения Казанского царства
Иван Грозный заселил на земли по Каме. Нашел я документ один
— опись деревни-починка Р-ва, датированную 1567-м годом. Там
было написано, что поселение появилось «на болотца мшаном на
лесу промеж сельца Клыков, что на реке Нокс». С тех пор Р-вы там
и жили. В девятнадцатом веке прадед перебрался в Мензелинск.
Дед был сначала рабочим на спичечной фабрике, потом выучился
на телеграфиста. В гражданскую войну мобилизовали его в армию
Колчака. А дальше как у всех, только он не стал ждать, когда арес-
туют, сам собрал семью и уехал в Якутию, на золотые прииски.
— Дальновидный у тебя дед был.
— Наверное.
В доме пахло свежеиспеченным хлебом. Маша хлопотала воз-
ле печи. Пока собирали обед, Николай расспрашивал Машу:
— Петр Иванович сказал, что вы над диссертацией работа-
ете?
— Диссертация это слишком громко сказано. Так, немного
наблюдаю, записываю.
— Наблюдать здесь есть за чем, а вы именно за чем наблю-
даете?
— Да за берлогами она наблюдает, — улыбнулся Петр Ива-
нович. — Я их нахожу, а она наблюдает.
— Ничего себе!
Маша поставила на стол глубокую тарелку, с горкой напол-
ненную кусками душистого мяса.
— Ничего особенного в этом нет, — сказала она. — Я же не
лезу в берлоги, когда там медведи спят, я их изучаю до и после
того, как они ложатся. А еще я изучаю местных куропаток.
Аппетитным мясом оказалась жареная печень оленя, предва-
рительно вымоченная в молоке.

— Маша, расскажите хоть немного о косолапых и их берло-
гах, — попросил после обеда Николай.
— Да вы и без меня, наверное, все уже о них знаете.
— Уверяю вас, что знания мои о них чисто обывательские.
— Ну, хорошо. Так как я изучаю их поведение, непосредс-
твенно связанное с берлогой, то отметила тот факт, что медведи
всегда ложатся в берлоги примерно при одних и тех же погод-
ных условиях. Но, бывает, и задерживаются в те годы, когда в
тайге хороший урожай поздних ягод или если у медведя при-
прятан большой запас мяса. Тут медведь не ляжет, пока мясо
это не доест. Но и тут задержки характерны только для молодых
медведей, матерые же ложатся всегда до снега, как бы рано не
наступила зима. Интересно вам это?
— Конечно. Теперь я знаю, что когда снег выпал, я точно не
встречу в тайге страшного, матерого зверя.
— Не найдете вы и берлоги, если будете ходить в сырых или
незащищенных от ветра местах. Не любит косолапый ветер, а
вот мороз ему нипочем.
— Да уж, с такой шубой можно жить. Хотя я слышал, что они
свои берлоги утепляют. Так?
— Далеко не всегда. Общим условием для берлоги является,
пожалуй, малодоступность и защищенность. Это может быть за-
валенный чем-то склон горы, заросли молодого ельника, осин-
ника, березы или ольхи, вывороты корней, старые буреломы, ма-
кушки упавших деревьев, сухие островки на болотах. В остальном
берлоги различны. Матерые самцы, как правило, место лежки
устраивают тщательно. Устилают его хвойными ветками, мхом,
корой и даже остатками шкур животных. Они готовят себе берло-
гу еще с лета и часто пользуются ею не один год. Я это определяю
по слоям подстилки. Из такой берлоги медведи не уходят даже
тогда, когда наступает оттепель, и снег тает. Молодые же медведи
и самки ложатся, как правило, в наспех устроенные берлоги, без
всяких признаков удобств. Бросят под себя две-три ветки и все.
Создается такое впечатление, что они ложатся там, где их застал
срок. В общем, у них все, как и у нас, людей, — встречаются раз-
ные. Есть ленивые, есть любители комфорта.
— Интересные наблюдения.
— Это она коротко, а если начнет подробно рассказывать
— не переслушаешь. Знает она, какие медведи травки, корешки
едят, чтобы желудок перед залеганием очистить, и много еще
что. Пойду я, однако, хотон почищу, — вставая из-за стола,
сказал Петр Иванович.
— Я помогу, — поднялся следом Николай.
Через три дня, подготовив по хозяйству все необходимое для
Маши и сняв сети, верхом на лошадях, отправились охотники в
тайгу. Выехали еще до рассвета, рассчитывая засветло добраться
до зимовья.



Они пересекли не одну падь, прежде чем попали в темный
распадок, у входа в который, между двумя кедрами, темнело
старое зимовье. Лес вокруг стоял белый, немой и тайный. Соба-
ки по-хозяйски оббежали окрестности, не издав ни звука.
— Эти леса — одно из немногих мест, где сохранилась боль-
шая популяция соболя еще с тех времен, когда его почти пол-
ностью и повсеместно уничтожили, — сидя возле разогретой
железной печурки, сказал Иваныч. — В тридцать девятом году
закон вышел, запрещающий промысел в этих местах, что и спас-
ло соболя. Теперь, конечно, охотятся много, но все же власть
лимитирует этот процесс. Что настораживает, так это появление
нефтеразведовательных экспедиций. Люди в них чужие, не си-
биряки, бурят на одном месте подолгу, дома даже строят, поса-
дочные площадки и браконьерствуют без меры. Больше портят
зверя, чем добывают.
— Это есть, — согласился Николай.
— Так ты говоришь, что не промышлял пушнину-то?
— Нет, не приходилось. Вернее, промышлял только белку.
— Ну, а по следу-то отличить можешь одного зверя от другого?
— Это могу.
— И свежесть следа определишь?
— Определю. Конечно, не с точностью до часа, но свежий от
старого отличить могу.
— Хорошо. Учил кто?
— Жизнь.
— Ну-ну, я все же немного тебе расскажу о следах, может,
чего пригодится потом.
— С удовольствием послушаю, — высыпая крупу в котелок,
сказал Николай.
— Перво-наперво нужно быть внимательным к мелочам. Я
не буду говорить о тех следах, которые ты видишь перед собой
после того, как три часа назад перестал идти снег. Ясно, что они
свежие. Другое дело, когда снег не падал дня четыре, и ветер не
задувал, вот тут нужно глядеть в оба. Кроме того, что свежий
след на таком снегу будет иметь ясные контуры, у него еще и
оттенок будет, как у всего снега.
— Оттенок? Не замечал. Что, цвет снега бывает разный на
одном квадратном метре?
— Не цвет, а оттенок, — поправил Николая старый охотник.
— Очень помогут поволоки, если, конечно, они есть. Когда зве-
рек идет по рыхлому снегу, то за ним остаются выброшенные
из следа маленькие комочки снега, которые долго не держатся
— испаряются на морозе. Более крупные комочки под действи-
ем мороза округляются, уменьшаются в размерах. Сам след за
несколько часов становится тусклым, матовым, расплывчатым.
— Выходит, со слабым зрением в тайге делать нечего?
— Это точно, потому что еще свежесть следа можно опреде-
лить по нежным, мелким зазубринам, оставшимся на стенках
следа, которые через три-четыре часа сглаживаются, и ровные
края становятся гладкими. Еще через несколько часов след на-
чинает как бы подтаивать, принимая неправильную форму. Это
характерно, как я уже сказал, для следа на рыхлом снегу.
— Да… Без лупы не обойдешься.
— Обойдешься. Так вот, в сильный мороз на старом следу
появляется изморозь, похожая на ледяные иголочки.
— Опять лупа…
— Ну, по плотности ледяной корки ты, наверное, и сам зна-
ешь, как свежий от старого отличить.
— Знаю, конечно. Спасибо, Иваныч. Действительно узнал о
следах много нового.
— Рано благодаришь. На деле посложнее, чем на словах, ра-
зобраться будет.
— Не боги горшки обжигают.
— Горшки обжигать сегодня не будем, а вот капканы сварим.
Я прихватил несколько штук, чтоб показать тебе, как их ставить.
Я полагаю, что ты охотиться там, у себя, без собаки будешь?
— Без.
— Ну, значит, будем учиться ставить ловушки. Так?
— Конечно.
— Вот ты сказал, что в предгорьях Верхоянского хребта мно-
го соболя. А знаешь почему?
22
— Пищи, наверное, много.
— Это тоже, но главное это то, что соболь в основном живет
в верховьях небольших рек, почти всегда в горах, в самых недо-
ступных лесах. А там как раз много речушек и ручьев, так?
— Точно.
— А еще и потому, что в таких местах очень много бурун-
дука, а бурундук — первая пища для соболя. Кстати, чем выше
в горах живет соболь, тем сильнее блеск его шкуры. А самые
лучшие соболи живут опять же у истоков рек.
Потянулись дни, наполненные обычной для Иваныча и ув-
лекательной для Николая работой. Обедали два раза, и оба раза
ночью — перед утренней зарей и после наступления полной
темноты. Одна собака оставалась с лошадьми возле зимовья,
другая помогала охотиться. Ставили капканы, плашки и пруж-
ки, обследовали пади и россыпи. Охотникам часто встречались
следы изюбря, каборги, зайца, но они не обращали на них вни-
мания, как говорил Иваныч, «до поры». Стреляли только ряб-
чиков, которые шли на приваду.
Через две недели они уже поднимались туда, где темная тайга
мельчала, языками тянулась по падям и хребтам, потом исчеза-
ла. Перед охотниками в каждой ложбинке, на каждом защищен-
ном от холодных ветров склоне расстилался кедровый стланик.
В его непроходимых зарослях они тоже искали соболя, полагая,
что где орехи, там и мелкие грызуны, а где грызуны, там и со-
боль.



Стоя на склоне горы, Николай любовался красивейшем лан-
дшафтом внизу. Совсем недавно он проходил озеро, гору, лес
и не обратил на них особого внимания. Но теперь, взглянув
отсюда и обозрев панораму, он был в восторге. Здесь на высоте
ему хотелось кричать: Я царь природы!
Капканы ставили на тропах и переходах зверьков, у их пос-
тоянных убежищ, а также у приманки. Иногда капкан ставили
на пенек, подвешивая над ним приманку, но чаще в небольшой
сруб из нетолстых жердей, сооруженный на столбах высотой
полтора метра. На столбах, чтобы не заносило снегом. Сруб
имеет лаз, через который зверек проникает внутрь и попадает в
поставленный там капкан. Капкан в срубе не заносит снегом,
а попавшего в него соболя не заклевывают птицы. Эти, как их
называл Иваныч, «скворечники» построил он давно и пользо-
вался ими каждый год.
— Такие ловушки устраиваются годами, — рассказывал он.
— Соболь должен привыкнуть к местонахождению скворечника.
Должно пройти время, чтобы выветрился отпугивающий его за-
пах. Где попало не поставишь, обустраиваешь путики годами.
Строили и просто временные шалашики из четырех ко-
лышков и небольшого навеса из веток, под него ставили кап-
кан и подвешивали приманку. Главное было не использовать
в постройке свежесрубленное дерево — только сухостой. Запах
свежесрубленного дерева — признак человека. Если находили
дупло, мимо не проходили. В дупле долго сохраняется запах, а
раз запах есть, туда мыши лазят, а за мышами уже лазит соболь.
Но в основном охота сводилась к тому, чтобы на лыжах найти
свежий след и добраться до гнезда — места, где соболь скрылся
и отдыхает.
Первого своего соболя Николай «догнал» удивительно быс-
тро. Красивый, с вытянутым и гибким телом, широкими, густо
опушенными лапами, пушистым хвостом, изящной головкой с
большими треугольными ушами и выразительными черными
глазами, сидел он на толстом кедре. Даже издали было видно,
что мех у него пышный и шелковистый. Весь соболь был темно-
бурый, и только мордочка чуть светлее.



В продолжение времени охотники узнали друг друга покоро-
че и почувствовали взаимное уважение. Чем больше Петр Ива-
нович узнавал Николая, тем больше благодаря ему открывал
нового для себя. Николай, если не находил в Иваныче много
образованности, то видел непритворную доброту и искренность.
Вечерами они о многом говорили, и часто Николай удивлялся
высказываниям Иваныча.
— В наше время мечты большинства людей о счастье связы-
ваются в основном с материальными благами и внешними усло-
виями, такими как приобретение машины, кооперативной квар-
тиры, дачи, мебели. Ну и, конечно, занятие должности, дающей
власть, рассуждал Николай, когда разговор зашел о счастье.
— Значит, мир изменился в худшую сторону, — отвечал Ива-
ныч. — Даже я, живущий вдали от людей и большая часть жиз-
ни которого уже прошла, чувствую себя вполне счастливым, не
имея всего того, что ты перечислил.
22
— А отчего ты это чувствуешь?
— Оттого, что у меня постоянно есть занятие и забота. Отто-
го, что мне не нужно ежедневно подчиняться обществу, отдавая
свою свободу государству. Оттого, что у меня есть Машенька.
Если совсем коротко, то счастливый человек тот, которому не
бывает скучно.
— В философском словаре «счастье» — это внутренняя удов-
летворенность жизнью, сознание полноты своего бытия, осу-
ществления целей и желаний.
— Не многовато для одного человека?
— Не знаю.
Или:
— Ты, Коля, замечал, как медленно течет вечерами время, и
как быстро пролетают годы? — спрашивал вдруг он.
В постоянных трудах прошел месяц. Неумолимый столбик
ртути сползал все ниже и ниже, а когда застрял где-то у тридца-
ти пяти, они вставали на лыжи в последний раз. Капканы были
сняты, ловушки закрыты.
Малорослым, сильным лошадям, хотя они и приспособлены
к суровой жизни, добывать корм из-под снега рядом с зимовьем
становилось труднее. Хоть и не стала якутская лошадь по-на-
стоящему домашней, круглый год пасясь на воле, не признавая
ни крыш во время дождя, ни тепла конюшен в свирепые шес-
тидесятиградусные морозы, Иванович зимой их все же подкар-
мливал.



Последнего соболя загнали в дупло крепкого еще дерева в
распадке, недалеко от зимовья. К дуплу приладили рукавчик
— мешок из сети. Но упрямый, своенравный зверек не хотел
идти в рукавчик. Выстукивали, ждали, опять выстукивали — не
идет.
— Будем выкуривать, — сказал, наконец, Иваныч. — От
дыму-то пойдет, однако.
— А может, я его рукой достану, — предложил Николай.
— Тяпнет за палец.
— Не тяпнет.
Не успел Иваныч возразить, Николай во второй раз взобрал-
ся к дуплу и сунул в него руку по самое плечо. Сначала он услы-
шал злобное урчание зверька, а потом почувствовал, как острые
зубы вцепились в его согнутый указательный палец. Но он не
отдернул его, а тотчас большим пальцем прижал, как капканом,
верхнюю челюсть зверька и потянул руку из дупла.
— Есть, — сквозь слезы произнес Николай.
Палец соболь прокусил насквозь, не помогла и толстая кожа
перчатки.
Это был тринадцатый добытый ими соболь.
Когда ехали обратно, Иваныч вдруг сказал:
— А знаешь, что я заметил?
— Что?
— Что в последнее время соболь начинает менять свой ноч-
ной образ жизни на дневной.
— Откуда это видно?
— Ночных следов стало намного меньше, чем дневных.
— И что?
— А то, что он учится от нас защищаться. Если он ночью
следит, а днем прячется в своем логове, его, спящего, быстро
по ночным следам отыскивает собака. Вот он и решил бегать
днем, а ночью спать. Днем-то не только выследить его нужно,
но и догнать.
— Интересная теория. Думаешь, он мыслит как человек?
— Все мыслят, — задумчиво ответил Иваныч.
С дерева спорхнула и легко, как большая бабочка, полете-
ла серовато-бурая с рыжим хвостом птаха: «Кжээ-кжээ, куук-
куук».
— Кукша, — показывая на птицу, сказал Николай. — Значит,
и жилье близко.
Вдалеке раздался звонкий лай. Иваныч молча повернул ло-
шадь туда, откуда доносился призывный лай любимой собаки.
Переехали падь. Под густой сосной, на склоне увидели лайку.
Ее остренькая лисья мордочка была поднята кверху, пушистый
хвост метался над спиной, от нетерпения собачка перебирала
передними лапами по земле. Иваныч подошел к ней, та села
и, только нервно зевая, неотрывно стала смотреть на вершину
сосны.
— Белка, — сказал Иваныч.
Охотник снял с плеча мелкашку и прицелился. После вы-
стрела лайка схватила со снега белку и принесла зверька хозя-
ину.
— Ничего себе! — удивился Николай. — Умница.
— Я ее из питомника взял. Думал, что будет работать хуже
22
местных наших собак, ан нет, она у меня в первый же сезон от-
личилась. Несмотря на неопытность, взял я тогда с ней больше
двадцати соболей, а белок так и не считал. Теперь она ходит
не только по пушнине, но и по выводкам боровым. Не беру ее
только на косолапого, так как там злоба нужна, а Найда доб-
рая.
В начинавшихся сумерках показалась заимка. Много разных
чувств охватывают долго скитавшегося по тайге человека, когда
он видит впереди дом с дымящейся трубой над крышей.
Петр Иванович радовался предстоящей встрече с Машей,
Николай — возможности окунуться в душистый пар жарко на-
топленной баньки. И оба, как любой путник на земле, ждали
скорых новостей, которые, как известно, бывают разными.
Кони, почувствовав близость жилья, прибавили шагу. Соба-
ки выскочили на лыжню и с радостным лаем убежали далеко
вперед.
Наконец, дверь из сеней распахнулась, и откуда, накиды-
вая на ходу платок, выбежала Маша. Пока она вынимала жерди
из одного пролета изгороди, служившие воротами, подъехали
и охотники. Иваныч легко спрыгнул на снег, и тут же в его
щеку ткнулась носиком что-то шепчущая Маша. Через мгнове-
ние Иваныч отстранил ее, пристально поглядел в глаза, сбро-
сил с плеча мелкашку, шагнул в снег и начал сначала медлен-
но, потом все быстрее и быстрее какой-то танец. Его согнутые
широко расставленные ноги почти не двигались, зато плечи и
руки ходили ходуном. С его головы упала шапка. Маша, прижав
руки к груди, счастливо улыбалась. А Николай вдруг подумал:
«Сколько десятков лет прошло, а вот они, гены индейцев-коло-
шей где проявились».

— У меня будет сы-ы-ын! — закричал Петр Иванович. — Сы-ы-ы-ын!

Просто скажу: спасибо.
)))

Присоединюсь... Дмитрич, ждем продолжения..

Странное место

В самом начале семидесятых годов в Лене еще ловились огромные
осетры и таймени. Тогда, почти сорок лет назад, земснарядами еще
не перекапывались устья малых рек, куда испокон веков захо-
дили на нерест рыбьи косяки. Реки эти берегли и не ставили на
отстой ржавые баржи и буксиры с протекающими топливными
баками. Тогда были еще живы старые рыбаки, помнившие на-
казы своих предков, тоже рыбаков, не добывать рыбы больше,
чем нужно семье на пропитание. Продавать пойманную рыбу
соседям было позором, а вот угощать малосольными тугунами
друзей и знакомых было доброй традицией.

Именно с таким старым рыбаком Спартаком Павловичем и
свела меня, молодого еще человека, судьба. Я работал инжене-
ром, он — начальником отдела. Спартак, так его все называли,
безошибочно мог назвать время и место, где можно было пой-
мать крупную рыбу или удачно поохотится. Но на рыбалку он
ездил только со своей компанией таких же мудрых и опытных
рыболовов, как он сам. Чужому в их коллектив попасть было
просто невозможно. Я и мечтать перестал съездить с ними,
когда Спартак неожиданно пригласил меня на рыбалку.
И вот, в самый разгар весны выгрузились мы из старенького
Ми-4 на высоком берегу маленькой реки, в нескольких сотнях
метров от места ее впадения в Лену.
На Лене вот-вот должен был начаться ледоход. Весна в том
году была странная: дни стояли пасмурные, временами шел
мелкий дождь, что совершенно нетипично для этого времени
года. И все же весна стремительно продвигалась на север, и

вместе с ней тянулись косяки птиц. Над рекой, отсвечивавшей
пламеневшее на закате небо, над елями и прибрежными кус-
тами тальника, еле тронутыми нежной зеленью весны, во всех
направлениях летали небольшие стайки уток.
Мы установили большую палатку, поставили в ней железную
печурку, соорудили нары и стол. Костя, старинный друг Спар-
така и геолог по профессии, устроил тем временем походную
коптильню.

Как только над Леной покатились гулкие раскаты трескаю-
щегося льда, а в нашей речке быстро начала прибывать вода, мы
поставили несколько сетей с очень крупной ячеей в заранее на-
меченных местах. Тем временем течение в реке почти останови-
лось из-за подпиравшего встречного потока с Лены, что вызвало
бурную радость у Спартака. По его словам, остановка течения и
есть главное условия захода крупных осетров в устья маленьких
рек. Правда, он не мог объяснить, зачем именно в это время гро-
мадные осетры из глубоких зимовальных ям заходят в речушки.
Я предположил, что они ищут укрытия от шумного ледохода.
Вместе с подвижкой льда в пасмурном небе появляются ог-
ромные стаи проходной утки. Сквозь непогоду и охотничьи вы-
стрелы пробиваются касатки и лутки, черняди и гоголи, крохали
и турпаны к местам гнездования — за Северный полярный круг.
Прижатые к земле холодными, лохматыми облаками, летят они
над таежными реками, иногда отдыхая и кормясь на обширных
разливах. Весной долины, где несут свои воды небольшие таеж-
ные речки, превращаются в сплошное море с сотнями остров-
ков, покрытых кустарниками и низкорослыми деревцами. Кое-
где эти долины сужаются, образуя узкие «горла», сжатые с двух
сторон высокими древними берегами, поросшими непролазной
тайгой. Когда случается низкая облачность, прижатые к воде
непогодой утиные стаи, сливаются в этих теснинах в сплошной
разноголосый поток. В такие моменты от частой стрельбы у ру-
жей нагреваются стволы. А оглохшие от собственных выстрелов
охотники все стреляют и стреляют.

Я был молодой и глупый, поэтому один вечер стрелял без
меры, пока не заболела голова. Увидев набитый утками боль-
шой рюкзак, Спартак заставил меня выпотрошить всех уток,
потом выкопать в мерзлой земле яму и сложить туда добычу,
укрыв брезентом и еловым лапником. Работу я закончил за пол-
ночь и понял, что жадничать — себе дороже.

В первую же ночь в сети попали три осетра, но не таких
крупных, как хотелось.
После завтрака, засолив рыбу, каждый занялся своими дела-
ми. Костя взялся чинить изорванную сеть, я решил повесить на
нескольких березах банки для сбора сока, а Спартак, закинув на
плечо заряженное жаканам и дробью ружье, пошел вдоль речки
искать более подходящее для сетей место, заодно и мясо при-
глядеть. Уток-то за мясо не считали.

Спартак шел вдоль кромки высокого обрывистого берега,
часто обходя поваленные ветром и временем деревья. Под
берегом, среди качавшихся от напора воды ветвей потонув-
шего кустарника, плавали утки, но Спартак не обращал на
них внимания. Прищуриваясь по-стариковски, любовался он
быстро покрывающей блеклую землю щетинкой травы и не-
жной зеленью почек, отчего на душе у него было светло и
спокойно.

Под обрывом, по которому он шел, вдоль воды кое-где оста-
валась не залитой узкая полоска пологого берега. Спартак не мог
ее видеть, проходя метрах в пяти от края. В одном таком месте,
обходя очередное поваленное дерево, ему пришлось подойти к
самой кромке обрыва, и вдруг прямо под ногами он услышал
тихий рык. Он посмотрел вниз и не поверил глазам — снизу
на него кинулся разъяренный медведь. От острых когтей зверя
его спасли пять метров почти отвесного берега, состоявшего
из сыпучей гальки и песка. Медведь не смог одним прыжком
преодолеть это расстояние, лапы его вместе с осыпавшимся бе-
регом соскользнули вниз. Этого мгновения охотнику хватило
на то, чтобы механическим движением сорвать с плеча ружье
и выстрелить в зверя. Пуля «Полева», попав в голову медведя,
уложила его на сырой берег. Убитый зверь лежал на боку, рядом
с ним початая туша оленя.

Спартак, где стоял, там и опустился на землю — ноги не де-
ржали. «Вот почему он кинулся на меня, а не ушел, как обычно,
в тайгу, — думал Спартак, — защищал от меня свою добычу».
Следующее утро выдалось необычайно пасмурным. Темно-
свинцовые тучи накрыли землю, не давая солнечным лучам
греть и воскрешать природу. На каждой веточке висели круп-
ные капли. Вода в реке потемнела. Все вокруг дышало зловещей
тишиной. Притихли даже вездесущие кулики. Тишину нарушал
лишь комариный писк, нескончаемый и противный.

Мы проверяли сети. В самом широком месте реки с трудом
нашли шпагат, которым была привязана одна из них. Стоило
Спартаку взяться за этот шпагат, как он сразу почувствовался
сильный толчок — рыбина!
— Коля, тут кто-то есть, — тихо сказал Спартак. — Давай
греби потихоньку вдоль сети.

Я стал грести. Спартак перебирал руками по веревке, потом
по сети. Медленно, метр за метром, мы подошли к середине,
где сеть почти отвесно уходила в глубину. Даже я чувствовал,
как кто-то невидимый и сильный шевелится под толщей воды,
не желая показаться на поверхности. Наконец, медленно и
осторожно нам удалось поднять сеть.

Огромная голова с тупым носом, покрытая пупырчатым
серо-черным панцирем, показалась из мутной воды неожидан-
но и тихо. На нас уставились два перламутровых, не мигающих
глаза. На мгновение показалось, что это смотрит сама вечность,
древняя, как скала на повороте реки. Я замер. Да, что я. Спар-
так, всю жизнь проживший в тайге, охотясь и рыбача вместе
с эвенками и якутами, и тот растерялся. Я понял, что такого
чудовища не встречал и он.

Несколько секунд, на которые осетр поднялся из воды, по-
казались нам вечностью. За это время я отчетливо увидел, что
осетр не запутался в сети и даже ничем не зацепился за крепкие
капроновые нити. Он только уперся в сеть носом и упрямо тол-
кал ее вперед. Вдруг рыбина будто проснулась, медленно отвела
голову от сети и так же тихо, как появилась, исчезла в воде. Мо-
жет, мне показалось, но на том месте, где рыбина погрузилась в
родную стихию, не разошлись даже круги по воде.

Мы сидели в лодке, боясь пошевелиться. У обоих возникло
ощущение опасности и тревоги, как будто нам что-то угрожа-
ет. Не сговариваясь, мы отвалили от сети и поплыли к берегу.
Заговорили только тогда, когда оказались на суше. Спартак как
старший по возрасту устроил мне нагоняй: «Ты почему не стре-
лял?» Я бы мог сказать то же самое и ему, тем более что руки
свободны были не у меня, а у него, но понимал, что слова в
данном случае пустое.

Еще три дня мы прожили на берегу этой реки.
В сети попадались одни коряги и щуки. В лагере постоянно
что-то случалось. Сначала на оставленную далеко от костра те-
логрейку попала искра и в ней прогорела огромная дыра.
Потом в ведро с икрой попал неизвестно откуда взявшийся песок.
Сорвало и унесло одну сеть. Постоянно шел мелкий дождь. Под
порывами ветра деревья в тайге скрипели и стонали. Сломан-
ные сучья с треском падали на землю, мешая спокойно заснуть.
Даже буржуйка в палатке не желала выпускать дым через тру-
бу, а временами выбрасывала его в темноту нашего временного
пристанища. Постоянно присутствовало чувство тревоги, кото-
рое покинуло меня, только когда Ми-4 приземлился в родном
аэропорту.

Больше я никогда не бывал на этой реке и теперь даже не
смогу найти ее среди тайги и десятков похожих рек.


Н.Решетников Нвсб

Лаконично на этот раз.
Но все таки thank you.

Ну, не все рассказы Анатолича как "Большая Медведица"... ;-)

Июль

Наверное, нет в Сибири рыбака, не мечтающего поймать свою
царь-рыбу. Сибирь, как всем известно, край великих рек.
Это не то, что степь, по которой течет тихий Дон.
Или, скажем, озерные края, где и рыбаки совсем
другие — сонные и спокойные, как караси, которых они ловят.
Николай вырос на Лене, где с одного берега ни за что не
различишь отдельного дома на другой стороне.
Широка и полноводна Лена-река.

Однажды, когда ему было лет четырнадцать, наблюдал он,
как сплавлялись в реке осетры. При совершенно безветрен-
ной погоде, на восходе солнца, нарушая водную гладь, неслись
они, выпрыгивая из воды, подобно дельфинам в море. Одного
огромного в то утро поймал его отец, с трудом справившись
с вываживанием сильной и упрямой рыбы. С того дня Нико-
лай потерял покой, мечтая о таком же улове. С каждым годом
совершенствовал он свои снасти, учился забрасывать далеко
в воду закидушки, километр за километром обследовал берег,
выискивая подходящее клевое место, точил крючки особенной
формы, с длинным цевьем, тратил деньги на лицензии. Но рыба
ему попадалась такая же, как и другим рыбакам. Книга Астафь-
ева «Царь-рыба» давно стала настольной, он старался во всем
подражать главному герою: содержал в идеальном порядке лод-
ку, мотор и снасти. Но и это не помогало.
Прошло пятнадцать лет.
Однажды, в пятницу, он почувствовал, что именно сегодня дол-
жен поехать на рыбалку. Стояла обычная для середины июля погода,
вода в реке была среднего уровня, но какое-то предчувствие не да-

вало ему покоя с самого утра. К обеду он сказался больным и уехал
с работы домой, предварительно позвонив жене, чтобы та собрала
все необходимое. Собраться на рыбалку означало сложить в кор-
зину продукты и переложить в банку из стоявшего в гараже ящика
наживку — дождевых червей. Николай специально выращивал их в
компосте с добавлением ошары — использованной чайной заварки.
Все остальное всегда лежало во вместительных отсеках моторной
лодки «Прогресс», стоявшей на лодочной станции в пригороде.
«Вихрь-30» выпустил сизый дымок и, сотрясаясь всем своим
металлическим телом, сначала неохотно, а потом все быстрее и
быстрее начал набирать обороты. Помпа исправно гнала через
систему охлаждения забортную воду — источник и гробницу всего
сущего во вселенной, которая тонкой струйкой стекала обратно в
родную стихию. Усадив рядом с собой на мягкое сидение жену и
дочь, Николай перевел рычаг дистанционного управления мото-
ром на ход. Лодка, оставляя за собой усы волн, медленно пошла к
выходу из затона. За тихой его гладью замысловатыми разводами
течений, сталкивавшихся с громадными валунами на дне, бурлила
древняя могучая река. Как только лодку тряхнуло ударившим в
борт течением, Николай перевел газ на «полный». Мотор доволь-
но взревел. Лодка, приподняв нос, вырываясь из вязких объятий
реки и разбрызгивая из-под себя воду, стремительно неслась вниз
по реке, оставляя за собой галечный берег Кангаласского мыса.
Набегающим ветром свистит в ушах свобода. Хорошо!
Вошли в протоки. По берегам и на отмелях скопления плав-
ника и смытых деревьев. Острова покрыты зарослями тальника,
за которыми раскинулись заливные луга со скошенной кое-где
травой. А еще недавно все эти луга были расцвечены множес-
твом цветов. Чего только здесь не росло: лиловые колокольчи-
ки, кремовые чашечки, синие султанчики. А вдоль тальников
— терракотовые хвосты кислицы да золотые лютики.
Вот и нужный остров.
Нос лодки мягко уткнулся в песок, олицетворяющий неста-
бильность у одних и чистоту у других.
— Приехали! Команде покинуть судно, — скомандовал Ни-
колай.
Но обе уже были на берегу. Дочь Николая, Света, мелькая
голыми пятками, побежала по крохотным барханам. Люба поп-
робовала ногой воду:
— Теплая.

— Так июль же…
— Тебе помочь?
— Нет, я сам.
Николай открыл люк на носу лодки и стал вытаскивать отту-
да мешки, пакеты, коробки и ведра.
Через час остров было не узнать: растянутый на тальниковых
жердях оранжевый грузовой парашют колыхался на чуть ощу-
тимом ветерке, рядом с ним стояла ярко-синяя палатка с за-
стеленной белыми простынями постелью внутри. Над костром,
пламя которого почти не было видно из-за яркого солнца, висел
закопченный чайник. На раскладном столике расставлены мис-
ки с веселыми цветочками по белой эмали.
— Коль, ты бы лучше белый парашют взял, а то этот уж
слишком яркий.
— Э, нет, — выкладывая на песок снасти, ответил Николай.
— В этом весь смысл! Вот как ты думаешь, к кому подплывет с
проверкой рыбнадзор? К тем, кто в камуфляже по кустам пря-
чется, или к нам, которых за десять верст видно?
— К нам, конечно. Мы заметнее.
— Вот и нет. Он ведь как думает: «Раз маскируются, зна-
чит, что-то прячут». Вот их-то он по кустам и ищет. А о нас
он подумает: «Туристы. Вон дитя в трусах бегает, женщина в
купальнике, синяя палатка на самом видном месте и… о боже!
Оранжевый парашют!» И проплывет мимо. А мы тем временем
будем рыбку ловить и над ним посмеиваться.
— Конспиратор… Света! Ку-у-ушать!
— Я не буду, — сказал Николай, — потом перекушу, а пока
удилища заготовлю для жерлиц, дров натаскаю на ночь.
Солнце — символ высшей космической силы — уже спусти-
лось к горизонту, но еще пекло, успевая пролить свет видимой
жизни на все земные тела.
«Пора ставить», — решил Николай и воткнул остро заточен-
ную тальниковую палку в песок у кромки воды. Через двад-
цать метров воткнул следующую: «Шесть поставлю и хватит».
Затем он вернулся и стал разматывать леску первой закидушки.
К нему навстречу вприпрыжку бежала Света, размахивая ярким
букетиком полевых цветов:
— Пап, смотри, какие я цветы нашла!
Она остановилась перед Николаем и с довольным видом
протянула ему букет.

— Красивые! — глядя на дочь, улыбнулся Николай. — Вот
этот голубой на пушистом стебле называется синюха голубая,
скоро отцветет уже. Понюхай, как пахнет.
— А этот как называется? — дотронулась она пальчиком до
желтой корзинки.
— Пижма.
— Желтенькая?
— Да желтенькая, — понюхав протянутый ему цветок, отве-
тил Николай. — Ты беги к маме и поставь их на стол в баночку
с водой.
Дочь вприпрыжку побежала к палатке.
— Света! — крикнул Николай вслед. — Оденься, скоро ко-
мары появятся.
Со свистом раскрутившись над головой и описав в воздухе ров-
ную дугу, тяжелое грузило с шумом упало в воду метрах в семидесяти
от берега. Сильное течение сносило снасть, и только отклонившись
от направления броска на сорок пять градусов, грузило, наконец,
крепко легло на грунт. Рыбак отточенным движением сделал петлю
на леске и накинул ее на воткнутую на берегу палку. Потом взял
другую короткую палку и с помощью такой же петли подвесил ее на
натянувшуюся леску, которая тут же чуть провисла под тяжестью.
«Нормально, — решил Николай, — поклевка будет заметна».
Через полчаса берег и воду связали шесть полупрозрачных нитей.
— Света, ельцов ловить будешь? — закончив с закидушками,
крикнул Николай.
— Буду, — подбежала девочка, уже переодетая в рубашку с
длинным рукавом, в красной косынке на голове и маленьких
резиновых сапожках — подарок от бабушки.
— Как будем соревноваться? На скорость или на количество?
— На количество, — твердо сказала Света.
— Опять проиграешь.
— А потому что не честно так. Ты большой, а я маленькая,
значит, нужно считать по-другому.
— Как это, по-другому?
— Твоих две считать как одну.
— Хитренькая какая! Мать что ли научила?
— Нет, — смутилась Света.
— Ну, ладно. Давай, как ты предлагаешь. Только если проиг-
раешь, чур, не реветь.
— Ладно!

Размотали донки, наживили червяков.
— Приготовились… На счет «три»! Раз, два, три!
Донки полетели в воду, плюхнувшись грузилами в десяти
метрах от берега.
Рыбаки замерли, зажав тонкие лески между большим и ука-
зательным пальцами, и стали ждать.
Наконец, Николай ощутил резкое подергивание. Подсек, и
на другом конце лески тут же заметалась засекшаяся на крючке
рыбка. Быстро-быстро перебрав руками леску, он выбросил на
песок первый улов.
— Люб! Ведерко нам под рыбу принеси, пожалуйста.
Люба принесла им ведро и остановилась полюбоваться на
рыбаков:
— Опять соревнуетесь? — улыбнулась она. — Оладьи скоро
нажарю, так что не увлекайтесь.
— Хорошо, — Николай зачерпнул воду. — Света, с крючка
снимай осторожнее, мне для жерлицы живые рыбки нужны.
— Ладно, — отцепляя первую пойманную сорогу, ответила
дочь, торопясь снова забросить донку.
— Рыбаки, — снова улыбнулась Люба.
Через двадцать минут Николай повернулся к дочери:
— Ты не мухлюй, считай честно, а я поставлю две жерлицы.
Поняла?
— Ага, — кивнула Света, а у самой в глазах так и прыгали
чертики.
Жерлицы на длинных, гибких удилищах были установлены
по одну и другую сторону от закидушек.
— Ку-у-ушать! — позвала Люба.
— Ну что, дочь, посчитаем и пойдем?
— Считать я буду!
— Хорошо, — вылив воду вместе с рыбой на песок, согла-
сился Николай.
Через минуту на мокром песке появились две кучки прыгав-
ших серебряных рыбок.
— Это я поймала, а это ты.
— А как это ты отличила моих рыб от своих?
— А-а-а… А я запомнила!
— Эх, мухлюешь!
— Неа! Ну вот! У тебя двадцать семь, а у меня тридцать одна!
Я победила.

— Ну, ладно. Утром я у тебя выиграю.
За спиной раздался всплеск.
— Клюет у тебя! — показал на воду Николай, — тащи быстрее.
По тому, как натянулась леска и как она, разрезая воду, по-
тянулась против течения за рыбиной, Николай понял, что заце-
пилась немаленькая рыбка.
— Ну-ка, Света, дай мне…
Дочь без разговоров передала леску отцу.
«Крючки-то слабенькие, — думал Николай, осторожно под-
тягивая леску, — сойдет, однако».
В темной воде мелькнул широкий серебряный бок.
— Язь!
И снасть, и рыбья губа выдержали испытание. Язя на ку-
кане привязали к ручке на корме лодки, и тот, как собачка на
поводке, время от времени пытался убежать, разбрызгивая воду
вокруг себя.
Вода — жидкий двойник света, потемнела еще больше. На-
ступили сумерки.
Сработала одна из закидушек. Попавшийся осетр оказался неве-
лик, но Николай его не отпустил. На видном месте, возле лодки он
вбил в берег еще одну палку и привязал к ней кукан с осетром.
— У нас две лицензии, пусть видят, что мы не прячем рыбу,
— сказал он жене. — А если попадется больше, чем два, унесу
в лес, подальше.
— Попадешься ты когда-нибудь.
— Не попадусь.
— Светка не спит, уложи ее.
— Хорошо, только ты на закидушки поглядывай.
Николай заглянул в палатку.
— Ты что не спишь?
— Не хочу.
— В лесу нет слова «не хочу». Спи, а то ведьма-шаманка Аг-
рафена услышит твои «не хочу» и совсем тебя сна лишит.
— А ведьм не бывает.
— Может, и не бывает, но вот тут, недалеко, жила лет сто тому
назад сосланная из России старуха Аграфена. Начальство мест-
ное ее очень боялось, поэтому поселило на одном острове, ниже
по течению. На этом острове она и стала колдовать и навела та-
кой страх на всю округу, что даже и теперь ее боятся все якуты,
хотя она давным-давно померла. И до сих пор, если вселится
2
она в кого, дают ей, невидимой, лучшую красную лисицу, табака
для трубки, сладостей и денег, чтобы она ушла. Даже некоторые
русские, переплывающие Лену, приносят Аграфене дары: делают
маленькие берестяные лодочки, кладут в них пищу и спускают
на реку. Люди уверены, что эти дары всегда доплывают до ее ос-
трова, даже если лодочки пустить против течения. Вот был давно
такой русский купец, плававший по Лене, постоянно посылал он
дань Аграфене, но однажды в припадке храбрости отказался это
делать. Аграфена обиделась, подняла на реке такую бурю, что он
едва спасся смирением и двойным подарком ведьме.
Дочь притихла, задумалась.
— Пойду я рыбачить, а ты спи. Я Аграфене подарок по реке
уже отправил, так что нам бояться нечего.
Люба сидела у костра. Посуда была чисто вымыта, стол при-
бран, и только закопченный чайник опять висел над костром и
сердито пускал пар из носика.
— Что уговорил?
Николай пожал плечами.
— Душно сегодня. Может, пойдем, искупаемся? Там посреди пес-
ков бассейн с теплой водой — Светка днем купалась. Пойдем туда.
— Далеко?
— Метров двести…
— Пошли.
Приятная, теплая, как парное молоко, вода — противопос-
тавление неподвижности смерти — какими-то невидимыми
жизненными токами проникала в тело, делая его невесомым и
сильным. Николай наблюдал, как медленно сняла с себя одежду
жена, вошла в воду, распустила волосы.
— Иди ко мне, — шепотом позвал он.
Она тихо засмеялась.
Вода и кровь смывают старую жизнь и освещают новую.

В густевших сумерках удилище одной из жерлиц раскачива-
лось как от сильных порывов ветра.
— Щука попалась. Пойдем, снимем.
— Иди один, я чайник поставлю. Что-то мне после нашего
купания есть захотелось…
— Я бы тоже не отказался.
— Я сейчас соберу.

С сильно заглотившей живца щукой пришлось повозиться.
Наконец, крючок был извлечен, а щука подвешена на кукан.
Вечер был хорош — тихий, спокойный. Заря отгорела, и над
горизонтом осталась только светлая полоса.
Николай проверил все закидушки, сменил наживку и подо-
шел к костру.
— Спит?
— Ага, набегалась сегодня. Ты бы не приучал ее к рыбалке,
девчонка все же.
— От этого вреда не будет, да и не сильно-то она привыкает.
Помолчали.
Слышно было, как борта лодки лижут неизвестно откуда
взявшиеся волны. На протоке крякала утка.
— Пойду я спать, — сказала Люба, — завтра утром схожу за
грибами. Страсть как маслят жареных хочется.
— Иди, я порыбачу еще.
Как только шорохи в палатке утихли, Николай поднял к небу
глаза и понял, что наступила ночь, с ее шорохами в тальниках,
безветрием и звездами. Бултыхнулась какая-то рыба. Николай
встал и пошел к закидушкам. Ничего не указывало на то, что на
одну из них попалась рыба.
Он сел и почему-то подумал, что песок теплый и мягкий, как
постель. Глаза его сами собой закрылись, и на какое-то время
он забылся глубоким сном.
Раздался всплеск. Николай открыл глаза. «Попал», — по-
думал он и пошел вдоль закидушек. На четвертой равномерно
подпрыгивала подвешенная к леске палка. Он снял ее и, бросив
на песок, начал не спеша выбирать из воды леску. Рыба, под-
тягиваемая к берегу, еще раз сплавилась и потянула вниз по
течению. «Не большой», — решил Николай, ни на секунду не
сомневаясь, что это осетр.
Только он прицепил осетра на кукан, сработала та же, что и
час назад, жерлица. Щука попалась крупная и как только по-
чувствовала, что ее пытаются вытащить из воды, заходила, уп-
руго нажимая на сырое, податливое удилище. Пока Николай
осторожно подводил ее к берегу, зубастая успела сделать три
«свечи», шумно падая в воду.
— Тише ты! Девчонок моих разбудишь, — оглушая рыбину,
прошептал он.
Спать больше не хотелось. Николай прилег на песок и поду-

мал, что, наверное, вот так, как он сейчас, чувствуют себя счас-
тливые люди. «А что? Может, это и есть обыкновенное земное
счастье. Я люблю свою жену, она любит меня, оба мы любим
дочь, а она нас. Мы всюду вместе и нам это нравится. Вот еще
бы мир посмотреть, страны разные. Нет, это будет уж слишком
хорошо», — он представил их всех на каком-то тропическом
острове и улыбнулся. «Не реально! А почему не реально? Ведь
реальность — это все существующее в действительности. А раз
существуют в действительности Филиппины, значит, и попасть
туда можно. Вот захочу и попаду», — решил он вдруг.
Ночная темнота между тем приобрела фиолетовый оттенок.
Николай всматривался в нее, курил и думал.
Ночь — время для размышлений. О чем он только не переду-
мал за тот час, что лежал на песке. А когда поднялся, был готов
встретить новый день, что бы он ни принес, и, сопротивляясь
обстоятельствам, не дать им поломать его, Николаева, земного
счастья. Молодость самонадеянна.
Он пил холодный чай, когда сквозь шелест ночи услышал от-
четливый глухой всплеск. Отчего-то гулко застучало сердце. Он
подошел к закидушке. Леска лежала почти параллельно берегу.
«Течение ее так снести не могло. Значит, рыба», — подумал
Николай, выбирая снасть. Сначала шло легко, но в какой-то
момент он ощутил сильный, уверенный рывок, и леска быстро
устремилась вверх по течению.
Дышал ли он в это время, он не мог потом вспомнить. Пом-
нил только, как млел и терял сердце, как ходила и кружилась
в черной пучине рыбина. Остроту ощущений усиливала густая
фиолетовая темнота, огромные звезды над головой и одиночес-
тво у кромки черной ночной воды.
Вываживал не спеша — метр за метром. Где-то в глубине, на
том конце лески, шевелилось что-то большое и сильное. Чем
ближе был берег, тем сильнее и упорнее ощущалось сопротив-
ление древнего обитателя глубин. Сначала осетр после каждого
затяжного подтягивания выходил на поверхность — сплавлялся,
пытаясь освободиться от кованого крючка. Затем у берега потя-
нул на дно. Леска звенела, как перетянутая струна альта, и каза-
лось, что с каждой минутой становится все тоньше и тоньше.
Неизвестно сколько времени они боролись, но к тому време-
ни, когда осетр оказался рядом с берегом, на востоке чуть-чуть
зажелтело небо.

Почувствовав близость берега, рыбина, вероятно, решила в
последний раз сделать «свечу», воспользовавшись небольшим
оставшимся до суши расстоянием. Ее прыжок пришелся в сто-
рону берега, оттого что натянутая и крепко удерживаемая ры-
баком леска не дала ей разогнаться от берега или вдоль него.
Прыжок был возможен только в сторону берега, и это сгубило
осетра. Выпрыгнуть он смог, но приземлился в метре от берега,
где глубина была не больше двадцати сантиметров.
В один миг осетр оказался на мелководье, где Николай смог
разглядеть ее огромный светлый на черном фоне воды силуэт. В
следующий момент он прыгнул через осетра, оказавшись между
спасительной глубиной и рыбой. Затем упал на колени и, упер-
шись руками в шершавый и холодный бок, начал выталкивать
ее на берег.
Осетр почему-то не сопротивлялся, и только когда Николай
оттащил его за хвост метров на пять от воды, он как будто
проснулся. Рыбина извивалась, била хвостом и издавала хрюка-
ющие звуки. Боясь, что она ускачет в воду, задыхаясь и буксуя
в песке, Николай оттащил осетра еще на несколько метров и
только тогда упал на колени и прошептал:
— Есть!
Немного отдышавшись, он выкопал руками канаву, столкнул
туда осетра и, пошатываясь, пошел к погасшему костру.
— Спасибо тебе, — прошептал он и бросил в костер кусочек
оладьи. — Ты услышал мои просьбы дух-хозяин лесов и рек.
Спасибо...
Ему не терпелось поделиться радостью с женой, но он сдер-
жался и пошел к лодке.
Светало.
Язь уткнулся в берег и, должно быть, спал: ночь на кука-
не была для него хлопотной. Щуки качались на воде брюхами
вверх. Мимо проплывали сухие листочки тальника и черные
паучки с белыми парусами-паутинками.
На кол, за который была привязана лодка, села большая
стрекоза.

— Господи, как же хорошо! — прошептал Николай.

Н.Решетников Нвсб

АРТЕМКИНА РЫБАЛКА

Стояло летнее августовское утро.
Над рекой, покрытой мелкой рябью, поднимался высокий берег. На противоположной стороне, на острове, зеленел сосновый бор. Дальше, на коренном берегу — луга с некошеной травой.
— Вот и приехали. Выползай, внук. Отмучился.
С заднего сидения внедорожника выбрался одетый в серые шорты и желтую футболку мальчик лет десяти.
— Деда, мы тут и будем рыбачить?
— Нет, рыбачить будем там, на воде. А здесь лагерь разобьем. Тебе как, нравится это место?
— Ничего, — оглядывая изрядно замусоренный берег, ответил мальчик.
— А если ничего, то давай начнем с уборки мусора. Согласен?
— А рыбачить когда?
— Рыбачить успеем. Нас с тобой на целые сутки отпустили, так что успеем и порыбачить, и устать, и отдохнуть еще.
Дед достал из багажника машины черный мешок для мусора и две пары китайских тряпочных перчаток.
— Деда, а почему мусор мы должны убирать? Не мы же его набросали, — надевая перчатки, спросил внук.
— Не мы. Но жить-то на этом месте нам с тобой. Не будем же мы наслаждаться природой среди мусора, а?
— Не будем!
— Тогда вперед! До той березки в эту сторону и до той сосны в эту.
Мусора набралось почти половина большого мешка.
— Деда, а я ромашку нашел, — внук протянул деду цветок с белыми лепестками вокруг желтого бархатистого кружка.
— Это цветок, Артемка, называется нивяник обыкновенный.
— И совсем не обыкновенный, — ответил внук, — он красивый. И название «ромашка» красившее, чем этот нивяк.
— Тогда уж не «красивше», а красивее, и не «нивяк», а нивяник.
Дед пошел к машине и достал огромную сумку с надувной лодкой. Внук, ухватившись за лямку сумки, старательно помогал ему.
— Деда, а лодку насосом надувать будем?
— Надувают шарики, а лодку накачивают. Поможешь?
— Конечно.
— Тогда сложи пустую сумку и отнеси обратно в машину.
Начало летнего дня зеленело пушистыми соснами и кудрявыми березками. Трава уже потеряла изумрудный цвет и теперь стояла переспелая и колючая.
После сорока минут неторопливой работы, перемежаемой разговорами, лодка была почти готова для спуска на воду. Дед прикрутил подвесной мотор к транцу и последний раз проверял лодку на упругость.
— Вот и готов наш корабль.
У воды пахло сыростью, гниющими водорослями и рыбой.
— Мы весла забыли, — прокричал с берега внук.
— Не только весла. Еще эхолот, подсак, спиннинги, спасательные жилеты и главное — термос с чаем. Артемка, якорь крепко привязал?
— Крепко. Мне спускаться уже?
— Нет, сейчас я поднимусь, мы все соберем и вместе спустимся.
Затягивая ремешки на спасательном жилете, дед заметил на руке внука свежую царапину:
— Где это ты успел пораниться?
— Я дрова для костра собирал. Мы же вечером будем костер разводить?
— Будем, конечно. Ты в лес ходил?
— Нет, по берегу. Там кто-то оставил ветки сухие, я их и перенес, поближе к нашей машине.
— Кушать не хочешь?
— Нет.
— Тогда бери свой спиннинг и пакет, а я все остальное. Я машину закрыл, не помнишь?
— Закрыл, закрыл, — ответил внук, уже спускаясь по тропке к воде.
У самой воды Артемка увидел маленького лягушонка и закричал:
— Деда, смотри, какая лягушка!
— Озерная называется, — бросив взгляд на лягушку, сказал дед. — Она живет в воде и от водоемов далеко не скачет.
— А почему она тогда в море живет?
— Морем наше водохранилище понарошку называют, на самом деле это река Обь, которую давно, когда я еще был молодым, перекрыли плотиной. А до этого на том месте, где мы с тобой стоим, был сосновый бор. А вон там, метров триста от берега, текла река Алеут. Мы как раз туда с тобой и поплывем.
Мотор фыркнул и выпустил клубочек сизого дымка, со второй попытки ровно застучал, забулькал, выбрасывая из себя струйку прозрачной воды. Дед нажал на кнопку подсоса, и пока мотор, довольно урча, прогревался, отгреб от берега метров на десять. Он поднял крышку рыболовного ящика и пальцем поманил к себе внука:
— Я сейчас включу эхолот, — сказал он, нажав кнопку под экраном прибора. — Видишь цифры?
— Вижу.
— Так вот, когда прибор станет показывать четыре или пять метров, скажи мне. Хорошо?
— Ага.
— Тогда поехали!
Дед перевел рычаг на «ход» и лодка медленно пошла вперед. Артемка, не отрываясь, смотрел на экран эхолота, где все вдруг смешалось в сплошное серое месиво.
— Деда, а там все пропало, и дна не видно, — прокричал мальчик.
— Ничего! Мы просто быстро плывем. Скоро я снижу скорость, и все опять появится. Ты наблюдай, наблюдай.
Во всем чувствовалось, что лето было в разгаре: лес стоял пышный, некогда большая вода спала, обнажив песчаные берега, заваленные гладкими светло-серыми бревнами, над водой кружились молодые, крикливые чайки. Дед, ориентируясь по струям течения, снизил скорость. На экране эхолота вновь появилась картинка.
— Четыре метра! — закричал Артемка. — Пять, шесть, семь…
Дед выключил мотор. Прежде чем якорь с плеском упал за борт, лодка по инерции проплыла еще несколько метров.
— Что там у нас?
— Девять метров!
— Хорошо. Подай мне подсак, мы его воткнем вот сюда, чтоб не мешал. Теперь бери свой спиннинг и держи так, чтоб я мог привязать джиголовку.
— Деда, а почему у меня такой тонкий спиннинг, а у тебя большой?
— Потому что у тебя «Ультра лайт», им рыбачат только самые опытные рыбаки. А у меня так, обычный, для джиговой ловли.
— А почему опытные рыбачат лайтом?
— Потому что они хотят испытывать удовольствие от вываживания любой рыбы — и большой, и маленькой. С таким спиннингом ты будешь чувствовать каждое движение рыбки. Волноваться будешь за тонкий шнур, чтобы не оборвался. В общем, поймаешь первую, поймешь.
Дед закончил привязывать приманку, поправил на носу очки.
— Все, можешь начинать. Бросай вон туда, — показал он в сторону берега.
— Деда, а бросать далеко?
— Метров на пятнадцать. Ты же научился уже. Что спрашиваешь? Бросай и не спеши с проводкой. Начинай только, когда на дно упадет. Понял?
— Понял. Ты же меня уже учил.
— Ну-ну.
Дед поднял свой спиннинг, выбрал шестнадцатиграммовую джиголовку с двухцветным красно-белым виброхвостом и привязал. Подумал, улыбнулся, взял маленькие пассатижи и обломал конец крючка. «Пусть поймает первым», — решил дед.
Артемка тем временем терпеливо ждал, пока десятиграммовая приманка опустится на дно. Затем медленно, в точности выполняя все инструкции деда, сделал первую проводку. Дед, довольно улыбаясь, наблюдал за внуком и думал: «Дождался, наконец. Не прервется теперь рыбацкая наша династия, а то уж думал, все». Мальчик второй раз взмахнул спиннингом. Приманка, описав невысокую дугу, почти беззвучно упала в воду. Тонкий шнур натянулся. Артемка приподнял немного удилище и замер. Дед поменял очки и тоже забросил.
Через пятнадцать минут сосредоточенного молчания дед предложил поменять приманки. Внук присел на баллон лодки подставил деду кончик спиннинга, с которого свисал на тонком шнуре маленький зеленый виброхвост.
— Давай прицепим тебе вот этого оранжевенького с чебурашкой? Пойдет?
— Пойдет.
— Кепку зачем снял? Надень, а то голову напечет.
Вдруг Артемка заметил блеснувшую на солнце большую рыбину, которая выпрыгнула из воды недалеко от лодки.
— Деда, смотри, смотри! — закричал он.
— Это сазан, — сказал дед. Нам его не поймать. Я, однако, не буду менять свою приманку.
— Деда, а почему он прыгает?
— Играет, наверное. Ты же тоже прыгаешь, когда играешь. А может, ловит букашек.
Стало жарко. На воде почти штиль. Дед уже раз десять чувствовал поклевки, но терпел, делая вид, что рыбачит. Водохранилище в этом месте рассекало Караканский бор на две половинки. Чуть ниже по течению, напротив друг друга разноцветными крышами пестрели деревни, между которыми сновали моторные лодки. Под противоположным берегом краснел бакен.
Когда дед стал уже замечать в глазах внука скуку, удилище в руках у Артемки вдруг вздрогнуло. Мальчик, скорее, от неожиданности, чем осознано, дернул удилище вверх и засек клюнувшую рыбу. Тонкое удилище сгибалось и вздрагивало. Шнур натянулся.
— Деда-а-а!
— Тихонько. Не спеши, подтягивай рыбку к лодке и не наклоняй удилище к воде, держи его вертикально, — спокойно сказал дед и, взяв подсак, придвинулся к внуку.
Рыба металась в толще воды, стараясь освободиться от крючка. Наконец, она появилась у поверхности.
— Окунь, — сказал дед, подводя под рыбу подсак. — Вот так его, раз — и готов.
Дед поднял из воды подсак с трепыхавшейся в ней полосатой рыбиной. Аккуратно вынув крючок, дед достал кукан, прицепил окуня к нижнему карабину, а второй конец привязал к веревочному лееру лодки.
— Ну, Артемка! Обловил деда. Теперь мне тебя догонять придется.
— Ничего, деда, — важно сказал Артемка, — и тебе попадется. — И забросил приманку в воду.
Не прошло и трех минут, как у Артемки опять попался окунь. Дед снова отложил спиннинг и взял в руки подсак.
— Однако, Артемка, я тоже такую же приманку прицеплю, — сняв с крючка внука окуня, сказал дед.
Пока дед перевязывал приманку, Артемке попался третий окунь. Под тяжестью рыбы удилище даже согнулось в дугу.
— Деда! Деда! Сорвется рыбка!
— Не сорвется, — успокоил дед. — Ты не дергайся, крути ручку медленно и не опускай удилище к воде. Пока оно гнется, шнур не порвется, и губу рыба не порвет. Не спеши. Вот так, молодец.
Через минуту окуня подняли в лодку.
— Граммов семьсот будет, — качая на руке рыбину, сказал дед. — Ну, Артемка, молодец. Только бабушке не говори, что больше меня поймал. Хорошо?
— Ладно, не скажу.
Дед привязал зеленого в полоску виброхвоста, вздохнул и забросил под одному ему известную корягу на дне водоема. Чуть ощутимая поклевка последовала на середине свала. Коротким и резким движением дед подсек и сразу почувствовал рыбину, потянувшую на дно. «Судак, не больше килограмма», — решил он, вращая ручку катушки.
— Артемка! — позвал он. — Возьми подсак. Помоги мою рыбку поднять.
Внук кинулся к подсаку.
— Да, осторожней ты, упадешь, — подхватил дед качнувшегося внука за спасательный жилет. — Не спеши и никогда не делай в лодке резких движений.
Артемка опустил подсак в воду как раз в тот момент, когда судак появился у поверхности. Он тащился на шнуре, широко открыв клыкастую пасть и лениво шевеля темным хвостом. Дед умело завел рыбину прямо в подсак.
— Поднимай.
Артемка, пыхтя, поднял подсак, с которого мелкими струйками, переливаясь на солнце, стекала вода.
— Есть! У, какой большой, — радовался Артемка.
Он наблюдал, как дед бережно прицепил судака рядом с остальным уловом, и снова взял свой спиннинг.
— Ты кушать не хочешь? — спросил дед.
— Неа, — отмахнулся внук.
Он уже был весь в рыбалке и думал только о том, как бы поймать такую же большую рыбу, какую выловил дед. А дед отложил спиннинг, достал из-под сидения брезентовую сумку и стал выкладывать на крышку рыбацкого ящика бутерброды. Налил из термоса две кружки чая, развернул пакет с овощами.
— Артемка, давай к столу! Успеем еще половить.
По тому, с каким удовольствием внук ел бутерброд, дед понял, что Артемка давно и сильно проголодался. Солнце сильно припекало. По небу медленно плыли редкие кучевые облака, на мгновения заслонявшие солнце. Артемка и дед рыбачили до вечера, еще дважды поменяв место. Мелкую рыбу они отпускали с пожеланием вырасти до размеров Артемкиной руки. Когда на двух куканах за бортом лодки плавали семь окуней и пять судаков, дед предложил вернуться на берег и разбить там лагерь.
Когда лодка уткнулась в песчаный берег, дед помог снять внуку спасательный жилет и велел сходить за садком.
— Он лежит в багажнике, прямо на полу. И не забудь два штыря железных, там же лежат. Мы садок на штырях растянем и рыбу туда запустим. Она у нас до завтрашнего дня живая будет и бодрая.
Управившись с садком, они решили искупаться.
— Деда, смотри, как я умею! — кричал Артемка, переворачиваясь на спину и разбрызгивая вокруг себя тысячи брызг.
— Хватит бултыхаться! Пора из лодки все к машине переносить, — заметив, что губы у внука уже посинели от холода, ответил дед.
Лодку крепко привязали к выброшенному на берег бревну.
— Деда, а почему вода такая зеленая, а не прозрачная как в ванной?
— Цвет воды, Артемка, зависит от того, как вода и ее примеси рассеивают солнечный свет. Чем больше в воде примесей, песка, тем зеленее вода. Чем вода соленее и чище, тем она синее. Вот поедешь с родителями в Египет, там в Красном море вода синяя-пресиняя. А в наше Новосибирское море много рек несут ил и песок. И потом в нем много мелких водорослей, потому что оно мелкое.
— А как же рыбы тогда в нем живут?
— Плохо живут, болеют. Но деваться им некуда, у них тут родина. Ну что, уху варить будем или, как настоящие мужчины, зажарим на костре мясо, которое нам бабушка замариновала?
— Мясо! — не задумываясь, ответил внук.
— Тогда пойдем собирать дрова.
Лес вдоль берега смешанный, но больше все же сосен. Стволы сосен гладкие, ровные, прямые, с грубой коричневой корою внизу и янтарной наверху виднелись повсюду. Мягкий мох и трава заглушали шум шагов.
— Артемка, давай присядем вот здесь и посмотрим, сколько разных трав вокруг. Смотри, сколько на одном метре разных растений.
Дед раздвинул руками траву и показал на одну травинку с мелкими желтыми цветами.
— Вот донник. Там осот полевой. А это овсюг. А вон, — дед указал на длинные зеленые колоски, — пырей растет.
— Смотри, дед, муравьи.
— Видишь, как работают. Тащат что-то к себе домой. Вот только их одних человек еще не приручил и не заставил на себя работать. Пчелы, такие же трудяги, уже давно человека медом кормят. Они теперь меда в улье столько запасают, чтобы и человеку, и им на зиму хватило.
Набрав достаточно сухих веток, они вернулись на берег и сложили хворост для костра. Со спички веселый огонек перекинулся на бересту. Та, потрескивая и скручиваясь, сначала дымилась, потом вспыхнула, раскинув мелкие искорки, и огонь от нее перешел сначала на мелкие сосновые ветки, потом на толстые. Когда костер набрал силу, дым стал прозрачен и невесом. Дед установил раскладной столик, рядом внук поставил два раскладных стульчика. Артемка заметил в небе какую-то крупную птицу и задергал деда за рукав:
— Смотри, дед, орел!
— Нет, это коршун. Орел не побирушка, а коршун тот готов стащить все, что плохо лежит.
Птица кружила над их головами, то снижаясь почти до земли, то вновь поднимаясь в высоту.
— Если хочешь посмотреть на него ближе, — сказал дед, — возьми кусочек колбасы, отнеси метров на десять от стола и положи на землю.
Артемка так и сделал. Не успел он вернуться к столу, как птица резко спикировала к земле и схватил в когтистые лапы угощение.
— Утащил…
Солнце, между тем, медленно опустилось за макушки деревьев. Огонь в костре стал ярче. Дед выложил в одноразовые тарелки еще шипящие антрекоты. В одну кружку налил сок, в другую — пиво.
— Артемка, надевай-ка курточку и садись.
Мальчик послушно сел за стол и взялся, как дед, за кружку.
— Ну, что, внук, за успешную рыбалку!
Ели молча, пока над водой не появились две большие птицы.
— Смотри, Артемка, цапли летят, главные воздушные враги рыбы.
— Где? Где? — завертел головой мальчик.
— Да вот же, совсем близко. Сейчас найдут мелкое место и сядут. Они в это время всегда на рыбалку вылетают.

На дороге, подняв серую пыль, появилась белая «Нива». Машина проехала мимо, потом развернулась и остановилась метрах в пятидесяти от внедорожника. Из машины вышли двое, постояли на берегу, о чем-то совещаясь, потом один направился к рыбакам.
— Здравствуйте, — пойдя к столу, сказал худощавый пожилой мужчина. — Приятного аппетита.
— Здравствуйте, — вставая, сказал дед. — Присаживайтесь. Чем богаты…
Дед перевернул вверх дном ведро и поставил возле стола.
— Стульев, извините, больше нет. Вот есть ведро — лучшее для рыбака сидение.
— Спасибо, — усаживаясь, поблагодарил мужчина. — Давно здесь?
— С обеда примерно.
— Как клюет?
— Не очень. Но на уху с внуком натаскали.
— Рыбак растет? — глядя на Артемку, улыбнулся мужчина.
— Самый настоящий, — тоже улыбнулся дед. — Не меньше меня ловит.
У Артемки от такой похвалы даже щеки покраснели.
— Понятно, — сказал мужчина. — А на что ловили?
— Резина, в основном морковного цвета.
— На поролон не пробовали?
— Нет.
— Раньше в хорошие дни здесь на голые крючки ловилось, — наблюдая, как дед наливает в кружку пиво и подставляет ее гостю, сказал мужчина.
— Вы сюда давно ездите?
— Да лет пятнадцать уже. Ездил сюда, когда и рыбаков здесь кроме меня никого не было. А теперь иногда машину поставить негде.
— Это так. Вы надолго?
— Если клевать будет, на пару дней. А нет, так завтра к обеду и уедем.
— Мы тоже завтра после утреннего клева уедем. Да, Артемка?
— Ага, нас бабушка на одну ночь отпустила.
Взрослые засмеялись.
— Ну, спасибо за угощение. Пойду к сыну.
— Скучно будет, приходите, — протянув руку гостю, сказал дед.

Вечер мало-помалу гас, расплывался темнотой и прохладой. В вышине появились первые светлячки звезд, а над зубчатым лесом встала бледная луна.
— Деда, а откуда Луна взялась? — вдруг спросил Артемка.
— Луна? — дед даже растерялся. — Ну, это как посмотреть, как сказать.
— Как это?
— Вот если бы ты бабушку спросил об этом, она бы сказала, что Луну, Землю и все вокруг создал Бог. Если бы спросил папу с мамой, они, наверное, тебе про Большой взрыв рассказали. А я думаю, что Луна — это кусочек от Земли.
— А как она от Земли отвалилась?
— Ученые говорят, что очень давно, когда планеты только формировались, некое небесное тело величиной с Марс врезалось в Землю под скользящим углом. При этом более легкие вещества около Земли оторвались и разлетелись, образовав вокруг нее кольцо из обломков, в то время как ядро Земли, состоящее из железа, сохранилось в целости. В конце концов, это кольцо из обломков слиплось, образовав Луну.
— Понятно. А Бог это кто?
— Ну, Артемка, ты что ни разу не слышал о Боге?
— Слышал, конечно. Но ты так понятно все рассказываешь.
— Бог, Артемка, это любовь. Когда ты любишь папу, маму, бабушку, одноклассников, друзей, птиц и все-все что видишь вокруг, это чувство и есть Бог.
— А я по телеку видел, что он дедушка с белой бородой и лысый.
— Это ты, наверное, спектакль видел сатирический о сотворении мира. На самом деле Бог — не человек и не существо. Бог — это Дух, а Дух не материален. Бог отличается от всего, что мы видим, поэтому описать и увидеть его нельзя.
Дед несколько секунд помолчал и продолжил:
— А вот если тебе захочется кого-нибудь обидеть, это будет значить, что Бог исчез, и тебя некому больше защитить.
— А ты и папа разве не защитите меня?
— Защитим, если будем рядом. А если не будем, кто тебя защитит?
— Тогда я сам защитюсь.
— Не защитюсь, а защищусь.
— Ну, защищусь.
— Хорошо, что сам. А если твой враг будет в тысячу раз сильнее, например, ураган или молния, тогда как?
Артемка задумался.
— Когда человек говорит «Я сам все могу», это, Артемка, называется гордыня. А тщеславие и гордыня отталкивают Бога. Бог гордым противится, а смиренным дает благодать. Так говорит бабушка, поэтому она добрая и умная. Ее нужно слушать.
Дед посмотрел на внука и понял, что на этот раз он ничего ему объяснить не смог. «Вот незадача, — подумал он. — Доказывать, что Бога нет, нас учили, а наоборот почему-то нет. Что я могу ему объяснить, если сам многого не знаю?». Но вслух сказал:
— Вот вырастешь, станешь ученым, откроешь новые законы природы и, может быть, тогда что-нибудь поймешь о Боге.
— Когда это еще будет!
— Скоро, Артемка. Даже заметить не успеешь, как сам дедом станешь.
— Это ты, деда, загнул, — засмеялся Артемка.
Над лесом стояло сплошное гудение невидимых насекомых. На воде от поднявшейся над лесом луны блестела серебряная дорожка.
— Что, Артемка, полезем в палатку и бай-бай?
— Ну, деда, давай еще маленько посидим.
— Ну, давай.
От леса пахнуло острым запахом хвои. Вскоре полусвет и полусон наступившей ночи заставил все же рыбаков забраться в палатку. Артемка, как только дед укрыл его спальным мешком, уснул, а дед, слушая ровное сопение внука и тихий шелест волн, вспоминал свое детство, в котором было много рыбалок, но никогда не было деда.

Н. Решетников

За душу берет!
Спасибо Дмитрич!

Штурман



По эвенкийскому календарю шел период иркин. По нашему, православному было третье сентября.

Возвращаясь в лагерь от эвенкийского друга Афони, который со своими родными и несколькими оленями пришел в долину для охоты с трубой оревун , Толич остановился передохнуть около крошечного таежного озерца, совсем не похожего на кичливые прудики, создаваемые ландшафтными дизайнерами во дворах нуворишей.
Охота с этой трубой была, конечно же, предлогом, для того чтобы сбежать из поселка в свободную тайгу, на бывшие кочевки, где прошло детство, где встретилась первая любовь.
Толич с удовольствием вытянул ноги и залюбовался озерцом. По берегам, на первый взгляд, хаотично росло множество трав и кустарников, между которых, если приглядеться, можно было заметить лишайники и зеленые мхи. Невысокий папоротник — щитовник, с отмершими нижними листочками источал в прозрачный воздух наполненной звуками тайги приятный запах, особенно сильный в теплый солнечный день. Осока устремила к солнцу свои острые, нежные стрелки. «Нужная трава, — подумал Толич, — и как корм для коровы, и как подстилка в торбаза охотника». А вон и крестовик скрученный поднял над травой толстые, густо опушенные стебли. Молодые рыжевато-бурые побеги багульника с кожистыми листочками грелись на солнышке на самой высоком месте. Любит солнце и пижма, многочисленные стебли которой возвышались над всякой другой травой и тянулись вверх полукруглыми корзинками желтых пахучих цветов. Тут и хвощ полевой, похожий на маленькие елочки, и всеми любимая брусника под самыми ногами. И никакого хаоса, все на своих местах. Даже листья кувшинок на воде именно там, где поместил бы их самый гениальный художник.
Толич не торопясь съел приготовленную ему в дорогу султу с пресной лепешкой, переобулся и зашагал дальше по чуть заметной на брусничнике тропинке. Через десять дней домой — в город. Но думать об этом не хотелось. Вся его природа сопротивлялась возвращению в каменные джунгли.
«Эх, мать-природа, — думал Толич, — как же ты ошиблась, когда из всех своих детей наградила разумом самого младшего — человека. Ребенок-то подрос и совсем забыл о старушке. Он не только забыл, что престарелой своей матушке нужно помогать, но и стал относиться к ней как к мачехе. Человек осушил болота, сделав кожу земли сухой и ломкой. Вырубил леса, на месте которых появились, как лишаи на теле, безжизненные пустыни. Через скважины-уколы выкачал почти всю нефть — кровь Земли, отчего, возможно, и сотрясают старушку судороги землетрясений. Огромными язвами зияют котлованы кимберлитовых трубок и угольных разрезов, из которых исходит зловоние. Человек почти не оставил места с чистой водой и свежим воздухом. Смрад и фекалии повсюду. Войны, эпидемии, бессмысленная жестокость, от выстрела охотника в пару ласкающихся лебедей до маньяка-педофила. И только крохотные народы, затерянные среди тропических лесов, тайги и непроходимых гор, которых «цивилизованные» народы называют дикарями, еще не совсем забыли о том, что природа — мать».
Толичу подумалось об Афанасии. Друг его был образован, много читал, записывал рассказы стариков и сам любил рассказывать всякие истории и сказки. Толичу нравилось слушать истории, что и сблизило этих совершенно разных людей. Сейчас, идя по лесу, он вспоминал очень незамысловатую сказку, услышанную от Афонии.

«Однажды Сохатый ходил по берегу реки и у самой воды пощипывал сочную траву. Карась увидел Сохатого, подплыл к берегу и давай дразнить его:
— Уши длинные, ноги длинные, а в воде не плавает!
Сохатый рассердился, ударил по воде ногой, и Карась на суше оказался. Стал задыхаться, испугался и просит Сохатого:
— Пить хочу! Жабры мои засохли. Умираю без воды!
Пожалел его Сохатый и сбросил в воду. Ожил в воде Карась и опять начал дразнить:
— Уши длинные, ноги длинные, а плавать не умеет!
Сохатый еще больше рассердился и так ударил ногой по воде, что Карась опять на берег вылетел. И опять Карась начал задыхаться и просить Сохатого:
— Жабры мои засохли! Пить хочу. Умираю. Не буду больше дразнить!
И на этот раз Сохатый пожалел его и сбросил в воду. Шлепнулся Карась боком о воду и совсем плоским стал. С того дня Карась очень боится Сохатого. Под водой он построил из травы чум, и когда Сохатый приходит на берег покормиться сочной травой, прячется в свой чум и молчит».

Толичу была понятна мораль сказки, но как рыбака его заинтересовала строка «Под водой он построил из травы чум, и когда Сохатый приходит на берег покормиться сочной травой, прячется в свой чум и молчит».
Почему эвенки в этой сказке говорят, что карась из тины строит себе дом? Интересно, он что, на самом деле это делает или зарывается от шума в тину? Да и насчет «молчит», наверное, неправда.
Тем временем сквозь надоевшее гудение комаров послышался гул переката, за ним на берегу плеса находился лагерь рыбаков. Тайга резко расступилась, открыв очаровательный пейзаж горной долины, по которой блестящей лентой извивалась река. Тремя яркими пятнами на светло-сером галечном берегу стояли две палатки и резиновая лодка.
«Странно, — подумал Толич, — они что, втроем на одной лодке уплыли?» Смутная тревога, поднимавшаяся откуда-то из живота, заставила ускорить шаг. По изорванной лодке, недавно рассыпанным, а затем собранным продуктам, можно было предположить, что в лагере побывал хищный зверь или плохой человек. Его друзей, как, впрочем, и их ружей в палатках не оказалось. Гадай, не гадай, все равно не разберешься, что тут произошло, и Толич принялся ощипывать рябчиков, подстреленных по дороге.
Солнце уже коснулось макушек высоких елей, когда помытые тушки были опущены в кипяток. Замешивая густое пресное тесто, он предполагал, что друзья скоро появятся и все расскажут. Крышка на казане уже подпрыгивала от пара. Убедившись, что рябчики сварились, он аккуратно опустил в бульон нарезанные из теста кубики, посолил, поперчил и, помешивая получившуюся нянь пуленк (так называлось у эвенков это блюдо), стал ждать, когда кубики всплывут.
За поворотом реки грохнул выстрел, следом другой.
Толич поставил на импровизированный стол миски, кружки, соленые ленки в эмалированной кастрюле и хлеб. Самые последние лучи солнца осветили на мгновение скакавшую по водяным горкам переката оранжевую лодку. Кто-то махал рукой.
— Привет, Толич! — чуть не выпрыгивая от нетерпения из причалившей лодки, закричал Масяка.
Юр улыбался, выгребая к берегу. Невозмутимый Штурман с МЦ 21-12 в руках сидел на корме.
«Слава богу, все целы», — облегченно выдохнул Толич.
Он пожал руку каждому из прибывших и помог выгрузить рыбу из лодки.
— Ну, что, друзья мои, проголодались?
— Не просто проголодались, жрать хотим… как волки, — почти прокричал Масяка.
— Тогда к столу и рассказывайте, что за чучуна тут побывал, и как вы его проспали.
— Толич, ты не поверишь! — обжигаясь похлебкой, начал Масяка. — Как только вы с Афанасием ушли, мы решили втроем сети сходить проверить. Одному, сам понимаешь, тяжело лодку таскать. А так утром вниз сплаваем, до обеда к табору доходим. После обеда поднимаемся вверх, до последней сети и к вечеру обратно…
— Вчера утром ушли, все было в порядке, — продолжил Юр. — Сети все проверили, выходим, как бурлаки, из-за острова, смотрим, по табору кто-то ходит. Думали, ты вернулся…
— Присмотрелись — медведь! — опять затараторил Масяка. — Он нас тоже засек и рванул в чащу, как раз куда Штурман до ветру ходит.
И Масяка громко расхохотался.
— Медведь на берег в один прыжок заскочил, представляешь?! На такую-то высоту! — подхватил Юр.
— Вчера же пасмурно утром было, вот мы продукты лодкой и накрыли. А косолапый за нами следил, я думаю. А когда мы скрылись за островом, пришел и все развалил.
— А зачем он лодку порвал? — спросил как будто сам себя Штурман.
— У него надо спросить. Может, случайно, — предположил Юр.
— Случайно, однако, Михал Потапыч ничего не делает, — сказал Штурман. — Медведи умные, но пакостные по осени.
— Продуктов-то много испортил? — подливая Масяке похлебку, спросил Толич.
— Да нет… Крупу, сахар. Хорошо хоть соль не тронул и бутылки не побил. Ящик, что в палатке стоял, не тронул.
— Главное, водку не выпил. Значит, еще придет, — сказал Штурман.
— А ты как сходил? — подавая свою миску Толичу, спросил Юр.
— Нормально. По дороге тропу видел недалеко. Может, петлю поставим?
И немного помолчав, Толич добавил:
— А косолапый точно еще придет. Нужно пострелять здесь и гильзы вокруг раскидать. Если медведь опытный, уйдет.
— А если молодой?
— Молодой хуже, дурной, и на халяву легко еще раз позарится.
После ужина, пока не стемнело, решили стрельнуть по паре раз. Чтоб не зря палить патроны, повесили в восьмидесяти метрах мишень из куска картонной коробки. Соревноваться никто не собирался. Все знали, что Штурман стреляет как в кино, даже на звук. Никто не видел, чтобы он промахнулся в летящую утку или бегущего зайца. Зато проверили кучность ружей. МЦ Штурмана оказалась хороша, не уступил ему и ТОЗ-34Е Толича из первой серии с номером всего из трех цифр. Масякинская ижевская двустволка была признана «пуколкой», а «Север», из которого стрелял Юр, не стали рассматривать из-за малого калибра.
Ночь и следующий день прошли спокойно. Вечером штурман и Толич поставили петлю на лося и вернулись в лагерь затемно. Юр солил рыбу в пятидесятикилограммовой тубе. Рядом стояли пять таких же, уже наполненных. Сиговой икры засолили всего ведро, ловился в основном ленок.
Еще три дня прошли без происшествий. За ежедневными хлопотами визит медведя в лагерь как-то сам по себе забылся. Вечерами готовили рыбу по записанным у эвенков рецептам, при этом Толич рассказывал подслушанные у Афоне истории.
— У них только кажется, что все просто: не делай того да этого и будет тебе счастье. А если разобраться, у всех запретов есть свои причины, — рассказывал Толич.
— Например, не хочешь, чтобы язык болел, не плюй в огонь. Не хочешь, чтобы зубы болели, не суй рот в челюсть убитого оленя. А если бросать в костер шишки, будешь простужаться. И такие мелочи у эвенков каждый ребенок знает.
— А что у них еще нельзя? — спросил Штурман.
— Нужду справлять возле огня — недержание будет.
Все развеселились.
— Так, Толич, завязывай с рассказами. Что у нас сегодня на ужин? — потер руки Штурман.
— «Рак енк» называется. Ни разу это не готовил и даже не ел. Если что не так, все претензии к аборигенам.
— Ты хоть скажи, из чего это такое страшное сделано, — рассматривая густую кашу, поморщился Масяка.
— А не нравится, не ешь. Вон тушенку открой. Только лепешки тогда не получишь.
— Ну, что это на самом деле? — спросил Штурман.
— Это вся икра от сегодняшнего послеобеденного улова, сваренная в подсоленной воде с добавлением муки.
— Война что ли, болтушку лопать? — возмутился Масяка.
— Нормально, — попробовал Юр. — Поперчить еще и самое то с лепешкой.

На следующий день петлю пошли проверять Штурман и Юр. Ходили парами, с расчетом, чтобы у одного было хорошее ружье, заряженное жаканами, и хоть какой-то опыт. Занимаясь приготовлением ужина из подстреленных Штурманом уток, Толич с Масякой услышали подряд три выстрела.
— Однако, сохатый попался, — прислушиваясь, сказал Толич. — Завтра свеженины покушаем вдоволь, а сегодня, вместо сна тяжелой атлетикой позанимаемся.
— Да может, это они по косачам, — предположил Масяка.
— Ну-ну.
Густой сумрак опустился над рекой, когда между деревьев замелькал луч фонаря, потом послышался хруст гальки, и в круг света от костра вступили Штурман и Юр.
— А мы думали, вы свеженины принесете.
— Ага, сами чуть ею не стали, — сказал Юр.
— Не понял?
— Да медведь нас чуть не сожрал. Если бы не Штурман…
— Мужики, что случилось? — глядя на каменное лицо Штурмана, спросил Масяка.
— Налей лучше по сто пятьдесят, — подал, наконец, голос Штурман.
Выпили.
— Ну, полегчало? — не терпелось Масяке. — Рассказывайте!
— Подходим, значит, к петле, — начал Штурман. — Видим, сохатый был, но ушел. И главное видно куда.
— Что значит «был, но ушел»? С петлей ушел?
— Да он дерево свалил, оно подгнившее, оказывается, было. Мы с тобой, когда петлю ставили, темнело уже, вот и не разглядели.
— Он там все вокруг сломал, и дерево с собой потащил, — вмешался Юр. — А мы даже следы не посмотрели, бросились догонять.
— Ну, идем, значит, вижу бугор бурый впереди, как будто в ямке сохатый лежит. Думаю, удавился рогач. А уже сумерки почти, видно плохо. Ружье с плеча снял и к нему. Шагов пять сделал, тут этот из ямы на нас как рванул. Я три заряда подряд в него всадил, пока понял, что это медведь, а не сохатый. Повезло еще, что кусок ствола с петлей за деревья зацепился и притормозил его.
— Он до нас метров пять не добежал, — тихо сказал Юр. — Я даже ружье снять не успел.
Штурман курил сигарету и молча смотрел на костер.
— Ну, так когда пойдем обдирать? — хлопнул Масяка по плечу Юра.
— Федорыч, успокойся до утра. Хорошо? — подвел под разговором черту Толич, раскладывая по мискам уток.
За ужином разговор о случившемся продолжился. Юр предположил, что медведь, вероятно, заинтересовался запахом и как-то случайно затянулся петлей на поясе. В результате, разворотив все вокруг, с обломком ствола пошел в тайгу. А когда услышал людей, залег и затаился.
Толич подсел к Штурману.
— Хорошо, что не Юр впереди шел, — сказал он тихо.
— Ты что, Толич, он же пацан. Я что без понятий?
— Да ладно, прости засранца. Я как подумал, что могло бы быть, аж мурашки по спине.
Штурман вырос на Северном Урале и с детства охотился со старшим братом — егерем охотхозяйства. Брат и теперь слал Штурману лично им заряженные патроны, которые не подведут, и дробь имеют свинцовую, а не из сплава. И Штурман, и Толич знали отца Юра — охотинспектора, погибшего несколько лет назад от пули браконьеров. Оба сейчас думали о том, чтобы стало бы с матерью Юра, если бы с ним что-то случилось в тайге.

— Ну, ладно, ложиться нужно. Завтра по утру пойдем к петле, а то сети потом проверить не успеем.